Дмитрий Дмитриев - Император-отрок. Историческая дилогия

– Так точно, ваше величество. Дело спешное, от него зависит участь, а может быть, и жизнь человека. К вам, ваше величество, я пришел за правосудием, выслушайте меня, вашего преданного и верного слугу.

– Ну, говори, говори… слушаю.

– Государыня, меня лишили верного, исполнительного чиновника, скорее помощника, а у молодой жены отняли мужа, – горячо проговорил Артемий Петрович.

– Я что-то плохо понимаю тебя. Ты говоришь про Храпунова, что ли?

– Про него, государыня… Вашему величеству уже сказали…

– Да, сказали, его подозревают в соучастии с Иваном Долгоруковым.

– Это подозрение ни на чем не основано: Храпунов был всегда верным слугою своей родине.

– Ну, если он не виновен, то его выпустят.

– Я нижайше прошу, ваше величество, отдать тотчас же приказание освободить Храпунова. Ваше величество, будьте правосудны и милосердны, возвратите бедной женщине мужа, она будет молиться за вас всю жизнь…

– Как же это?.. Вдруг без герцога.

– Вы – монархиня властная. При чем же тут, ваше величество, герцог?

– Какой ты, Артемий Петрович, скорый. Тебе бы все вдруг! Надо подумать, посоветоваться. Я поговорю с герцогом завтра же и твоего чиновника освободят из-под ареста.

– Позвольте, ваше величество, мне сказать несколько слов.

– Довольно, довольно, Артемий Петрович!.. Я наперед знаю, про что ты станешь сказывать. Ты будешь говорить про народные бедствия, неурожаи, пожары и про другие обиды и напасти и, по обыкновению, станешь винить в том герцога, хоть он в этом нисколько не виновен, – с неудовольствием промолвила Анна Иоанновна, искоса посматривая на Волынского.

– Ваше величество, не я один говорю – про это говорит весь ваш народ.

– Оставь, пожалуйста, оставь! Нынче праздник. Вы мне и в праздник не дадите вздохнуть. И так невесело, а ты еще своими словами больше тоску на меня наводишь.

– Простите меня, всемилостивейшая государыня, – низко кланяясь и подавив в себе вздох, проговорил Волынский.

– Бог простит, голубчик. Мы с тобою как-нибудь… герцогу я не дам своевольничать, он не смеет. Мы обо всем с тобою поговорим, Артемий Петрович. А теперь, Артемий Петрович, не отравляй мне праздничного дня. Хочу я скуку разогнать, с фрейлинами песни попеть. Ах да, кстати: ну, как задуманное нами машкерадное зрелище в ледяных хоромах?

– Дело подвигается вперед как нельзя лучше, ваше величество: мною посланы нарочные почти во все губернии, а также и ко всем инородцам. Я выписываю по двое, то есть по одному мужчине и по женщине.

– Хорошо, хорошо!.. Старайся, голубчик Артемий Петрович, может быть, это хоть немного разгонит мою хандру. А знаешь, я надумала в ледяных хоромах устроить для новобрачных спальню: желаю женить нашего шута князиньку Голицына на дуре-калмычке Бужениновой. То-то будет парочка: шут-князинька и шутиха-калмычка. Вот в ледяных хоромах мы и справим их свадьбу. Ведь преотлично я придумала? – уже весело проговорила государыня.

– Как нельзя лучше, ваше величество.

– Не все заниматься делами, надо веселью и потехе уделить час-другой. Ну а теперь ступай к себе, Артемий Петрович, будь покоен, я прикажу выпустить твоего чиновника. Как его фамилия, я все забываю? Ах да, Храпунов.

Волынский стал откланиваться; государыня милостиво протянула ему свою руку, и Артемий Петрович, с должным почтением поцеловав ее, удалился. Императрица приказала позвать своих фрейлин, стала слушать их пенье и сама подпевала им.

Прошел день, другой, неделя, а Храпунов все томился в тюрьме – о его освобождении не думали. Герцог Бирон, чтобы досадить Волынскому, убедил государыню, что выпускать Храпунова из-под ареста никак нельзя, потому что есть улики, ясно говорящие о том, что он находился в сообщничестве с князем Иваном Долгоруковым.

– Но как же это? Ведь я дала Волынскому слово освободить этого Храпунова, – с досадою проговорила государыня Анна Иоанновна. – Он станет спрашивать. Что же я ему скажу?

– Скажите ему, что вы не мирволите преступникам, а караете их, – холодно произнес Бирон.

– Неужели Храпунов – такой преступник?

– Он – близкий человек Ивана Долгорукова и должен быть наказан. Генерал Ушаков нашел против него улики.

– Какие такие?

– Я сам, государыня, хорошо не знаю какие, но только улики есть.

– Узнай, Иоганн, и скажи мне, кто уличает Храпунова. Впрочем, я сама спрошу у Ушакова.

Между тем тобольская экспедиция усердно работала над разбором дела Долгоруковых. В него было замешано до полусотни лиц, в числе их находились и караульные офицеры, и часовые, майор Петров и поручик Овцын, несколько березовских подьячих и «отставные дворяне», и «дети боярские», дворовые князя Ивана, и даже священники. Неудивительно после этого, если замешан был и Левушка Храпунов, которого держали под арестом в Шлиссельбургской крепости.

Правда, из замешанных многих отпустили, но девятнадцать человек из них подверглись строгой каре: майору Петрову в Тобольске отрубили голову в июне 1739 года, священники были биты кнутом и разосланы по дальним сибирским городам, а караульные офицеры разжалованы в рядовые. Что касается Храпунова, то никаких улик в том, что он был в сообщничестве с Иваном Долгоруковым, не было, однако отпустить его Бирону, по злобе на Волынского, не хотелось, и его оставили в Шлиссельбургской крепости.

Там же шли строгие, «с пристрастием» допросы доставляемых в крепость Долгоруковых. Инквизицией над ними управляли из Петербурга два Андрея Ивановича – Остерман и Ушаков, а за ними стояла целая толпа врагов и недоброжелателей несчастных ссыльных князей Долгоруковых.

Целый год тянулись допросы в Шлиссельбурге; начавшись в октябре 1738 года, они окончились в октябре 1739 года.

Этот процесс не мог не обратить на себя внимания и в России и за границей. Униженная и оскорбленная фамилия временщиков снова воспрянула через десять лет! Все с напряженным вниманием следили за ее дальнейшей судьбой, но никто ничего не знал определенного относительно того, зачем везут в Шлиссельбург Долгоруковых с разных концов России. И вот иностранные дипломаты стали прислушиваться к слухам и толкам и заносить их в свои депеши и в заграничные листки и журналы.

В то время Россия переживала трудное для нее время, и почва для слухов была обильная. Начались преследования родовитых русских людей. Граф Апраксин, князь Волконский, князь Алексей Михайлович Голицын, обращенные в придворных шутов, играли в чехарду в спальне больной императрицы, кудахтали, сидя на лукошках с яйцами, и нежно заботились о здоровье царской собачки. В 1737 году была низложена вся фамилия Голицыных; вождь верховников в 1730 году князь Д. М. Голицын был заключен в Шлиссельбург, его сыновья и другие родичи сосланы кто в Казань, кто в Астрахань, кто в Сибирь.