Дмитрий Дмитриев - Император-отрок. Историческая дилогия

Большими толпами собирались петербургские жители на Неву и немало дивились на ледяной дом с его затеями. Сильные морозы, стоявшие в январе и феврале 1740 года, способствовали сохранению и отделке этой грандиозной ледяной игрушки.

Маруся Храпунова, и без того убитая горем, пришла в сильное отчаяние, когда до нее дошла весть об ужасной казни, постигшей ее брата Ивана Долгорукова. Она вспомнила свое пребывание в Березове, в семье ссыльных Долгоруковых, а также нежное родственное отношение к ней князя Ивана и оплакала его ужасную смерть искренними слезами.

– Может быть, и моего милого мужа, ни в чем не повинного, тоже ждет казнь, – заливаясь горькими слезами, проговорила она, обращаясь к секунд-майору Гвоздину.

Петр Петрович забыл свою усадьбу Красную Горку и жил волей-неволей в ненавистном ему Питере.

«Нельзя же молодую бабенку оставить одну в Питере без призора, – думал он. – Мало ли что может случиться? Да притом она мне не чужая, а родного племянника жена. Если я о ней не буду заботу иметь и попечение, то чужой и подавно. Вот выпустят племяша, тогда иное дело».

Однако проходили дни, недели, а Левушка не возвращался. Его продолжали томить в тяжелом заключении.

Еще с большим нетерпением поджидала возвращения своего милого мужа Маруся. Но напрасно считала она все дни, часы и минуты – муж к ней не приходил. Крепки были замки и двери у каземата в крепости, зорко смотрели глаза сторожей на узников, там томившихся. Ни Маруси, ни Гвоздина не допускали до свидания с заключенным, несчастная совсем отчаялась свидеться с мужем; ей даже представилось, что его казнят, и она высказала это предположение дяде.

– Да с чего ты вздумала это? За что казнят Левку? За какую такую провинность? – возразил Петр Петрович.

– Ах, дядя! Не станут за Левушкой никакой вины искать… Ведь казнили же Долгоруковых…

– Да ведь их признали виновными.

– Злым людям немного надо – и за малейшую вину казнят.

– Ведь это не казнь будет, а убийство, – горячо промолвил старый майор, а затем, походив в задумчивости по горнице, вдруг воскликнул: – А знаешь, Маруся, что я скажу тебе? Я спасу племяша или сам погибну.

– Что ты, дядя, как? – обрадовавшись, спросила Маруся.

– О том, как я надумал спасти Левушку, я пока ни слова не скажу тебе. Ведь поверить бабе тайну – это все равно что выйти на площадь, где много народа, да и сказать громко при всех про свою тайну.

– Дядя, неужели ты считаешь меня такой? – слегка обидевшись, проговорила молодая женщина.

– Бабы все на один покрой. Прости, если мои слова тебе не полюбились. Лучше вот что сделай – молись, надейся, и Бог поможет нам спасти безвинного.

На следующий день рано утром старик майор собрался идти куда-то. Предварительно он снял с себя майорский мундир и, надев вместо него рваный мужицкий полушубок, сапоги заменил лаптями, а треуголку – мужицкой же бараньей шапкой, зашел в горницу к Марусе проститься.

Молодая женщина воскликнула от удивления, увидев Петра Петровича в таком одеянии:

– Дядя, что это значит? Ведь теперь не святки?

– Помалкивай, племяннушка, помалкивай и прощай.

– Разве ты уходишь?

– Знамо, ухожу… для чего же я по-мужицки-то нарядился? Я иду спасать твоего мужа.

– Бог да поможет тебе, милый дядя.

– Прощай, Маруся, может, мы больше и не увидимся. Ведь не в гости я иду, не на пиршество. Надо быть готовым ко всему. Прощай, племянница! Помолись за меня, грешного! – И майор со слезами, крепко обняв Марусю, перекрестил ее и поспешно вышел из горницы.

Молодая женщина опустилась на колени перед иконой и стала усердно молиться, прося у Бога пощады своему мужу.

Через несколько дней к воротам Шлиссельбургской крепости подошел какой-то старик в плохом дубленом полушубке и в нахлобученной бараньей шапке и, посмотрев на часового, мерно расхаживавшего около ворот, отошел в сторону; он, очевидно, кого-то дожидался.

Вот загремел засов, узкая и низкая калитка, сделанная в воротах, отворилась. Вышел крепостной сторож и махнул старику в полушубке рукою, делая вид, чтобы тот подошел. Печальное и хмурое дотоле лицо старика преобразилось, и он быстро подошел к калитке.

– Входи, – тихо проговорил ему крепостной сторож и пропустил старика в калитку.

Старик очутился на крепостном дворе.

– Принес деньги? – так же тихо спросил у старика сторож.

– Принес… все по уговору, пять рублевиков.

Старик дрожащею рукою подал сторожу пять серебряных рублей.

– Верно, – пересчитывая деньги, промолвил крепостной сторож. – А остальные когда?

– По уговору… Вот поступлю в сторожа, тогда и получай остальные сполна.

– А не обманешь, старик?

– Вона… Стану ли обманывать, когда у тебя в руках нахожусь?

– Сейчас смотритель выйдет, он тебя и возьмет в сторожа. Только, старина, готовь деньги.

– За этим дело не станет.

Этот разговор был прерван приходом смотрителя.

– Никифор, этот, что ли, сторож, про которого ты мне говорил? – спросил последний у сторожа.

– Так точно, ваше благородие.

– Ты наниматься пришел в крепостные сторожа? – обратился к старику смотритель. – Ты из солдат?

– Отставной солдат, ваше благородие… тридцать лет верой и правдой отслужил отечеству.

– И опять служить задумал?

– Отчего же не служить, ваше благородие, когда ноги ходят, глаза еще видят, а руки работать могут?

– Молодчина! А в сражениях был?

– Бывал, ваше благородие, воевал я и со шведами и с турками под командою батюшки-царя Петра Алексеевича; медали имею. – И старик, распахнув полушубок, горделиво показал на две медали, красовавшиеся на груди его солдатского мундира.

– Молодец! Таких служак нам и надо. Я охотно принимаю тебя на службу в крепость. А как тебя звать?

– Петром Костиным прозываюсь.

– Ладно, так и будем звать. Ну, с нынешнего дня ты состоишь на службе в крепости. Обязанность твоя будет состоять в следующем: будешь носить заключенным обед, ужин, следить за порядком. Впрочем, Никифор скажет тебе, что делать, поучит. – И смотритель ушел к себе.

– Видишь, как обстроили мы дельце-то! – самодовольно проговорил сторож, обращаясь к старику. – За это и рублевик прибавить не грех.

– Не один, а два дам, только приставь меня к той тюрьме, где содержится Храпунов.

– Приставить-то я тебя, Петр, приставлю, только, гляди, не выпусти арестанта. Выпустишь, так и тебя и меня насмерть забьют плетьми, да и арестанту твоему не убежать. А если и убежит, то поймают и цепи наденут, а то к стене цепью прикуют его.

На это старик ничего не ответил, а только вздохнул.

– Ты что же молчишь-то? Сказывай: не выпустишь арестанта?

– А если выпущу?

– Да как ты смеешь! Как смеешь! Я смотрителю заявлю, – загорячился крепостной сторож.