Морис Монтегю - Король без трона. Кадеты империатрицы

Довольный произведенным эффектом, принц отбросил свою трость и, привлекая к себе Рене, воскликнул:

— Ты узнала меня, ты — первая! Знаешь ли ты, что ты стала красавицей с тех пор? — И он поцеловал ее в обе щеки, как бывало делал это раньше.

Девушка вспыхнула от смущения.

— Да, — вздохнул принц, — я ничего не забыл; ничего и никого, — прибавил он, вглядываясь в окружающих. — А ты, Рене, думала ли ты когда-нибудь обо мне? — спросил он, глядя на девушку полным нежности взглядом.

— Всегда, постоянно… — пролепетала та, краснея еще более.

Лицо принца просияло, но Боран перебил ее:

— Ваше высочество, оставались все время…

— Тише, — остановил его молодой человек, приложив палец к губам, — меня зовут де Гранлис.

— Несмотря на расстояние, вы всегда присутствовали между нами, — продолжал Боран. — Дочь сказала правду: всегда, постоянно мы вспоминали о вас; мы ждали какого-нибудь известия, спрашивали себя, почему вы не вспомните своих преданных слуг, воображая, что наша глубокая привязанность заслуживала вашего благоволения…

Принц покраснел и поспешил сказать:

— Я никак не мог сделать это, мои бедные друзья!.. Я все расскажу вам теперь. У меня было столько приключений, столько опасностей… Я снова испытал заключение, тюрьму… Мне еще раз удалось спастись и бежать, почти чудом…

— Кто же осмелился? — воскликнула снова побледневшая Рене, глаза которой пылали негодованием.

— Кто осмелился?.. — повторил принц. — Все они же, эти бунтовщики, мои дяди, которые безо всякого права и доказательств считают меня интриганом, авантюристом, отказываются признать меня своим племянником, законным наследником того, что они украли у меня! Они доказали, что я могу всего опасаться… Эти тайны принадлежат не мне одному, и я не имею права выдавать их даже таким преданным людям, как вы.

Он произнес последние слова с тем видом достоинства, который умел хорошо принимать на себя и который производил такое сильное впечатление на окружающих. Так было и на этот раз; все низко склонились перед ним, искренне признавая себя недостойными.

Двое прохожих остановились перед лавкой, хотя и плохо освещенной, но все-таки бросавшей поток света на еще довольно оживленную улицу. При виде их Боран вспомнил свою обычную осторожность.

— Господин Гранлис, — тихо сказал он, — потрудитесь войти в столовую, отсюда вас слишком хорошо видно.

— Ты прав, Боран, — спохватился принц, быстро обернувшись спиной к улице, — прав тем более, что я сегодня целый день в пути, не завтракал и не обедал. Мне будет приятно поужинать.

— Неужели? — печально воскликнула Рене, в отчаянии от такого признания.

Жанна бросилась растапливать свой погасший очаг, Блезо закрыл лавку, а часовщик спустился в погреб, чтобы сделать честь своему гостю бутылкой лучшего вина. Немного погодя Гранлис спокойно ужинал свежей яичницей, холодным мясом, фруктами, запивая их хорошим вином.

Стоя у стены, хозяева лавочки жадно смотрели на него, как на вновь найденное дитя; они любовались его аппетитом, его манерами, поспешностью, с какой он опустошал свой стакан. Кончив ужин, он, зевая, сказал, что сильно устал, и попросил устроить его на покой. Рене взялась проводить его в тайное убежище на чердаке, где Жанна поспешила устроить временную постель, надеясь завтра устроить гостя поудобнее. Принц в сопровождении молодой девушки поднялся по узкой винтовой лестнице, которая вела из лавки в первый этаж, а оттуда на чердак. Взбираясь по ступеням, он тихо произнес про себя:

— Мне кажется, что я стал на пять лет моложе, что я все еще ученик часовщика… А ведь то было, в сущности, хорошее время.

Звучно раздались шаги молодых людей среди пустого чердака, голоса звучали тише, подавленные воспоминаниями.

Рене поставила лампу на пол и привычной рукой нажала незаметную пружину в стене. С легким звуком, похожим на тяжелый вздох, перед принцем открылась потайная дверь.

Он обнажил голову и задумчиво остановился на пороге, тихо произнося слова точно во сне, точно он был здесь один:

— Все они скрывались здесь, несчастные беглецы, такие, как и я теперь! Они прятались здесь, как затравленные звери, эти герои, страдавшие за мое дело… Генерал Людовик Фротте, самый преданный мне из всех; генерал Шаретт, оплакиваемый мною герой; генерал Пишегрю; могучий Жорж Кадудаль — ужас «синих» и гордость «белых»! Нормандцы, вандейцы, бретонцы, одинаково мужественные, соединившиеся в одной могиле, все равно дорогие моему сердцу… Вы знали мою тайну, вы знали, кто является вашим королем, и вы признавали его перед лицом Бога! Но вы все погибли прежде времени, полные сил и молодости, покинув меня одиноким среди множества опасностей!..

Он замолк, но его губы шевелились как бы в тихой молитве. Потом он заговорил опять с еще более пылким выражением:

— Все погибли в такое короткое время: Фротте, Шаретт — от французских пуль; Пишегрю — кто знает как: самоубийцей или убитым? Кадудаль — обезглавленный на проклятом эшафоте, как мой отец, моя мать, как все мои родные!

Его голос дрогнул от рыданий…

Рене слушала его, прислонившись к стене, бессильно опустив руки…

— Кто заменит мне вас, мои дорогие союзники, мои храбрые воины? Погибли, мертвы все верные хранители погибшей королевской власти! Остается только в отчаянии последовать вашему геройскому примеру.

— Ваше высочество! — воскликнула Рене, простирая руки к принцу.

Он вздрогнул. Если он рисовался своими словами, то только перед собой самим.

— Ах да!.. Ты тут, малютка, ты тут… Что же, послушай мои сожаления о погибших друзьях. Прими в них участие и ты, еще живущая, чтобы служить мне всем своим преданным сердечком, милая подруга прошлых дней!

Рене рыдала, закрыв руками лицо.

Долго еще говорил принц, все в таком же печальном роде. Наконец девушка ушла, оставив его одного в потайном убежище, скрытом от всего мира. Тщательно закрыв дверь, Рене спустилась вниз, дрожа от волнения.

Взглянув на нее, Боран встревожился:

— Что с тобой? Ты так взволнована, ты плакала?

— Вы сами заплакали бы, как я, — горячо ответила Рене, больше чем когда-нибудь увлекаясь своей привязанностью к принцу, — если бы слышали, как он вспоминал о своих умерших друзьях, обещая им свое вечное воспоминание, как он говорил обо всех нас, его приверженцах… Да, отец, вы заплакали бы сами от умиления и жалости!

— У него великое сердце! — пробормотал тронутый Боран.

Даже Блезо и его жена казались растроганными.

Целый час шел неиссякаемый разговор о счастье вновь видеть принца, о его красоте, доброте, уме и красноречии; все пророчили ему блестящее будущее. Только когда на башне соседней церкви пробило одиннадцать часов, разошлись на ночлег обитатели домика Борана, но не скоро еще им удалось заснуть, так как они были взволнованы событием дня.