Сьюзен Зонтаг - Поклонник вулканов

Королю доставляет удовольствие вдыхать запах крови, исходящий от убитого зверья, от требухи, варящейся в котле вместе с макаронами; ему нравится запах собственного пота и экскрементов, кала и мочи своих многочисленных младенцев, пьянящий запах сосен и жасмина. Его длинный горбатый нос, из-за которого он получил прозвище Король-Долгоносик, поразительно безобразен и неудержимо ведет его на запахи. Особенно притягивают короля острые запахи: проперченная пицца, издыхающие животные, потливые женщины. Но ему также нравится и запах его ужасного отца, от которого так и веет грустью и унынием. (Он с трудом улавливал запах Кавалера, какой-то очень слабый, чем-то заглушенный.) Ободряющий приятный запах жены тянет к ее телу, но потом, когда, насытившись, он засыпает, его пробуждает другой запах (или, может, он ему только снится). Запах резкий, приятно щекочет широкие ноздри и одурманивает голову. Ему нравится все, что неопределенно, бесформенно и имеется в большом количестве. Концентрированные ароматы сбивают его с толку, а стойкие запахи влекут к себе. Они расползаются и распространяются повсюду. Мир запахов непостоянен и непослушен, им нельзя управлять, наоборот, запахи сами властвуют над королем, а он как раз и не любит править. Ну если только крошечным королевством.

Из всех человеческих качеств он обладал лишь похотливостью. Отец его нарочно не учил ни читать, ни писать, он был обречен стать слабеньким правителем из-за привязанности к общению с бездельниками и тунеядцами, коих в городе насчитывается несметный легион. Его даже прозвали Королем попрошаек, но его суеверные и невежественные представления разделяют здесь все, а не одни только необразованные простолюдины. Грубые затеи и развлечения короля довольно оригинальны. Помимо отвратительных непристойных выходок и истребления ради спортивного интереса диких животных, коих отстреливали стадами, он нередко выполнял работу за своих слуг, пренебрегая при этом участием в королевских протокольных мероприятиях и церемониях. Так, например, приехав как-то в Казерту, Кавалер увидел, как король занят тем, что снимает со стен фонари и чистит их. А когда в парке королевского дворца в Портичи остановился на бивак привилегированный полк, король повелел построить в лагере таверну и сам встал за прилавок продавать солдатам вино.

Король поступал совсем не так, как приличествует его сану (это настолько обескураживает!), он даже не придерживался норм, отличающих его от простых смертных: ни по уму, ни по величию, ни по дистанции от народа. Отличали его лишь грубость, непристойности да зверский аппетит. И все же Неаполь частенько возмущался поведением своего монарха, хоть одновременно восхищался им. Тот же Леопольд Моцарт, ревностный католик из провинциального бастиона клерикализма Зальцбурга, приехав в Неаполь, пришел в ужас от безбожных предрассудков местной знати и от повального идолопоклонства во время церковного богослужения. Английские путешественники негодовали по поводу малевания отвратительных изображений фаллоса на стенах античных храмов Помпеев. Все возмущались причудами и безобразными выходками юного короля. А там, где все поражаются и негодуют, рождаются всякого рода россказни и небылицы.

Как и у каждого иностранного дипломата, у Кавалера имелся свой набор обкатанных анекдотов о том, какие отвратительные, безобразные штучки мог откалывать король во время приема знатных гостей. «И вовсе не черный юмор и грязные выходки отличают короля от других венценосных особ, — так начинал Кавалер свой рассказ. — Как мне говорили, в большинстве итальянских королевских дворов в ходу выпендривания, связанные с отправлением естественных потребностей». — «Точно, я и сам об этом премного наслышан», — обычно отвечал кто-нибудь из присутствующих.

Если вначале Кавалер рассказывал о том, как он сопровождал его величество в туалетную комнату, то затем — уже о беседе насчет шоколада.

Этот случай, о котором он поведал многим своим гостям из Англии, произошел три года спустя после его приезда в страну в качестве посланника короля Британии. Тогдашний король Испании Карл III, отец нынешнего неаполитанского короля, и австрийская императрица Мария Терезия договорились о породнении двух династий. Согласно договоренности, императрица выбрала среди своих многочисленных дочерей супругу сыну Карла III, малолетнему неаполитанскому королю. Дочери приготовили огромное приданое, и она, заливаясь слезами, собралась отправиться к жениху в Италию в сопровождении многочисленной свиты. В Неаполе в эти дни заканчивались последние приготовления к пышной королевской свадьбе — украшали места для зрителей, оформляли декорации для аллегорических фейерверков, в немыслимом количестве варили, пекли и жарили всякие яства, оркестры разучивали музыку, написанную специально для торжественных процессий и балов, а местная знать и дипломатический корпус скидывались на банкеты и шили себе новые парадные мундиры и прочие одеяния.

Никто и не ожидал, что в Неаполь примчится в трауре специальный гонец из Вены и сообщит скорбную весть: накануне своего отъезда пятнадцатилетняя невеста — ее высочество эрцгерцогиня — внезапно скончалась от вспыхнувшей в городе эпидемии оспы, от которой чуть было не отправилась на тот свет и сама мать-императрица.

Узнав в то же утро печальное известие, Кавалер надел свой парадный мундир со всеми регалиями и в лучшем экипаже отправился в королевский дворец выражать соболезнование. Приехав туда, он попросил препроводить его к королю, и Кавалера повели, но не в апартаменты его величества, а в сводчатый проход, ведущий в длинную стометровую галерею, где висели картины на охотничьи темы. В проходе оказался альков, рядом с ним стоял воспитатель короля старый князь С. и о чем-то размышлял. Нет, не размышлял, а обкуривал альков ладаном. В дальнем конце галереи послышался шум и показалась странная процессия ряженых с зажженными факелами и свечами, направлявшаяся прямо к ним.

— Я пришел сюда, чтобы выразить свое искреннее… — начал было Кавалер.

Князь, с пренебрежением взглянув на посланника, бесцеремонно прервал его:

— Разве не видите, горе его величества не знает границ…

К ним приблизилось шестеро юношей, несущих на плечах гроб, обтянутый темно-красным бархатом. Рядом вышагивал священник, размахивая кадилом. Два хорошеньких пажа держали в руках позолоченные вазы с цветами. Следом за ними шел шестнадцатилетний король, закутанный в черную мантию, с черным платком на лице.

(«Вы же прекрасно знаете, что здешний народ устраивает из похорон, — обычно вставлял в этом месте замечание Кавалер, с воодушевлением повествуя о случившемся. — Самое сильное проявление горя не будет тут считаться переигрыванием».)