Сьюзен Зонтаг - Поклонник вулканов

Поэтому Кавалер всячески тянул время, не в силах постичь, что ему предоставляется еще один шанс и вся его жизнь может начаться сначала.

Что же должна такая юность сотворить с ним? Хоть он и знал (или, по крайней мере, думал), что ее прислали к нему, чтобы он ею обладал, тем не менее он все же побаивался выставить себя в дурном свете и был искренне тронут ее доверчивостью. Девушка и впрямь верила, что через несколько недель приедет Чарлз и увезет ее отсюда. Но все же надо быть круглым дураком, чтобы не воспользоваться благосклонностью, предоставляемой ему совершенно бескорыстно, без всякой суеты и сентиментальности. Конечно же, девушка все понимает. Она знает, что предназначена для удовлетворения похоти мужчин, причем самым дурным образом — переходить от одного к другому. Да, она по-прежнему любит Чарлза, но ей необходимо смириться с его изменой. Бедная Эмма. Жестокий Чарлз. И Кавалер положил свою сухую ладонь на ее руку.

Глубина и острота ее реакции, слезы, плач раздражали его — ведь Чарлз уверял, что она сговорчива, — и в то же время трогали. Поскольку Эмма отвергала его, он стал еще больше уважать ее, что всегда происходит с мужчинами его возраста во взаимоотношениях с женщинами. Но ей тем не менее, похоже, нравилось с ним общаться. Девушке страстно хотелось набраться ума-разума, естественно, для будущего счастья. Кавалер предоставлял ей в полное распоряжение собственный экипаж, показывал памятники культуры и изумительные места в королевстве (при этом всегда присутствовала ее безмятежная, непритязательная матушка). Возил он ее и на Капри, они побывали и на мрачных развалинах виллы Тиберия, разрытой шайками гробокопателей, где остались лишь мозаичные мраморные полы изумительной красоты. Их откопали всего лет двадцать-тридцать назад. Ездили они и в Солфатару, прогуливались по полю, покрытому горячей серой. В мертвых городах осматривали откопанные из-под пепла и золы античные дома. Восходили они и на Везувий. Выехав из дома в четыре часа утра, еще при полной луне, добрались в карете до Резины, а оттуда в сопровождении Толо уже пешком до места, где застывала выплеснувшаяся из кратера вулкана лава.

Кавалер смотрел больше на Эмму, чем на лаву. Она же внимала его советам посмотреть сначала туда, затем — сюда, почтительно слушала все, что он объяснял, и забрасывала вопросами. По всему было видно, что девушка хотела угодить ему, и лишь изредка, когда Кавалер подходил к ней на террасе, чтобы полюбоваться закатом, он замечал на ее щеках блеснувшие слезинки. Но это вполне объяснимо: во-первых, Эмма находилась вдали от родного дома, а во-вторых, его племянник-шалунишка должен был сказать ей всю правду (что же он, проказник, наговорил? Она была так молода и неопытна. Он не знал даже точно, сколько ей лет.) Теперь, должно быть, двадцать три. Выходит, Кавалер, которому исполнилось пятьдесят шесть (как раз в этом возрасте погиб Плиний Старший от ядовитых вулканических газов), был на тридцать три года старше этой плебейской Венеры.

На самом деле разница в годах между ними составляла тридцать шесть лет. Когда в тот апрельский день Эмма приехала в Неаполь, ей исполнился двадцать один год.

«О Чарлс, в тот ден ты все время улыбался мине и аставался дома и был ка мне допрый, а типерь я далико». Это отрывок из ее первого письма Чарлзу, отправленного из Неаполя. Не будем строго судить ее за орфографию.

Чарлз обещал Эмме приехать осенью. Она писала ему каждые три-четыре дня. Жара усиливалась, резко множились полчища блох и вшей. Девушка старалась быть веселой в общении с Кавалером, тот делал ей щедрые подарки, а главным среди них был он сам, его присутствие.

«На завтраки и на абеды он ест суп и все время пакупает мне подарки и смотрет мне в лицо, — докладывала она Чарлзу. — Я не магу делать ни шага, не рукой и ногой пошивилить, но все што он делаит — это изячно и прикрасно. Тут в дому у нас есть два худошника, ани меня рисуют, но не так харашо, как Ромней. Я нашу галубую шляпу, которую ты мне подарил. Он дол мине на подарок платок ис шерсти вирблюда и красивую платью по цине 25 гиней и ище мелкие вещи сваей жины. Он гаварит мне што я бальшое произвидение искуства и мне жалка, што он любит миня».

В ее письмах к Чарлзу начинают проскакивать нотки униженности и боли. Она пишет, что принадлежит и будет принадлежать только ему одному, и никто, кроме него, никогда не займет место в ее сердце. Подробно рассказывает о всех изумительных местах, которые ей довелось увидеть, и сожалеет, что его не было рядом. Она умоляет Чарлза писать ей и приехать в Неаполь, как обещал. Или же послать за ней кого-нибудь, чтобы привезти назад, в Лондон.

Спустя два месяца наконец-то пришло письмо от Чарлза.

Она тут же написала ответ.

«Дорогой Чарлс, ах, мае серце савсем разбита. Ах, Чарлс, милый Чарлс, как ты можишь так холодно и безразлично саветывать мне лечь с ним в пастель. Он ведь твой дядя! Ах, это же хуже всиво, но я не буду, я не стану гневаться. Если бы я была с табой, я тибя убила бы и сибя, убила бы нас обеих. Ничаво не хочится делать, только вирнутся дамой к тибе. Если нильзя, то я приеду дамой в Лондон. Порок и зло будут нарастать, пака я не памру и мне астается только придуприждать молодых женщин никагда не быть слишкам добрыми. Ты зделал так, што я палюбила тибя, тя зделал миня добрай, а типерь ты бросил миня и лишь насильный канец прикратит нашу свясь, если с нею нада канчать».

В заключение она добавила: «Ни в тваих интиресах абижать миня, так как ты не знаишь, какую силу я обрила сдесь. Но только я никагда не буду его любовницай — если ты абидишь миня, я зделаю так, что он женитса на мне. Господи, пускай он прастит тибя вавеки виков».

Это письмо было написано первого августа. Она и потом продолжала писать, умолять, прощаться и мурыжила Кавалера еще целых пять месяцев. В декабре Эмма сообщила Чарлзу, что твердо настроилась сделать все как можно лучше. «Я ришилась быть благаразумной, — писала она. — Я женщина и давольно красивая, но нильзя быть всем сразу и аднавримено…»

Невозможно описать…

«Невозможно описать ее красоту, — сказал как-то Кавалер. — Невозможно описать, каким счастливым она сделала меня».

«Нивозможно аписать, как я скучаю, Чарлс, — сетовала в письме девушка. — Нивозможно аписать, как я сиржусь на тибя».

А вот что сообщал Кавалер об извержении Вулкана, которым он опять стал восхищаться: «Невозможно описать великолепное появление целых фонтанов раскаленных докрасна камней, намного превосходящих по красоте самые поразительные фейерверки, — говорилось в письме, и далее он проводил ряд сравнений, ни одно из которых не могло точно передать великолепие того зрелища, которое ему довелось увидеть. — Подобно любому объекту, кипящему от великой страсти, вулкан объемлет множество противоречивых компонентов. Занимательное зрелище и апокалипсис, полный оборот субстанции, демонстрирующий четыре последовательных элемента: сначала появляется дым, затем огонь, после извергается лава и, наконец, выплескивается град раскаленных камней, самых твердых на земле».