Василий Масютин - Царевна Нефрет [Том II]

Директор варьете потирал руки:

— Наконец-то мы сможем чем-то зацепить публику! Песни и танцы. В Египте одевались легко. Хи-хи! На костюмы понадобится совсем немного ткани, а музыку возьмем не из «Аиды», будьте уверены. Все будет оригинальное, от музыки до декораций!

Жанна переняла манеры великих артисток и обращалась с Максом безжалостно, заставляя его удовлетворять свои прихоти. Макс потихоньку расстраивался: даже его большой талант к комбинациям — в столь благоприятные для комбинаторов времена инфляции — имел свои пределы. Директор варьете обхаживал Жанну, ожидая сенсации, и выдавал авансы в счет сборов от первого спектакля.

Жанна не переставала как можно ласковей улыбаться Курту, который снабжал ее «научными» советами из области египетской древности. Эти советы обходились Курту в цену самых скромных посещений кафе и кондитерских с дамой, испытывавшей после поедания сладостей ужасную жажду.

Разуверившись в «Паралосе», электричестве, аппаратах и изобретателях, Райт вернулся к своим прежним одиноким сеансам. Он открывал витрину, садился рядом с Нефрет и всматривался в нее в долгой задумчивости. Лицо было тем же, так хорошо ему известным, но в любую минуту могло измениться…

Райт верил в силу своей воли, верил, что мир явился в волевом акте и что человек является господином своего счастья в той мере, в какой желает чего-то долго и сильно. Сердце Нефрет перестало биться по какой-то ничтожной причине, нарушившей божественную гармонию ее мира. Несомненно, эта причина исчезнет, как только он сумеет найти в себе вдохновенную волю и высшее желание.

Ему вспомнилось одно грустное стихотворение Нефрет. Кто знает, быть может, оно вырвалось из ее груди лебединой песней в страшном предчувствии близкого конца?

В глубине души Райт восставал против безнадежности этих строф:

— Нет, нет!

«Нет» звучало как вызов, брошенный смерти во имя непобедимой жизни, мечтающей длиться вечно. Дрогнули вдруг уста Нефрет, затрепетали ресницы…

Нет, это только смутные тени, что кладет город на дома и людей. Шум города вторгался в тишину, а ему так нужна была тишина, чтобы внимать неслышной жизни тела Нефрет — да, жизнь пребывает в ней, она лишь недоступна для его слишком грубых чувств.

Царевна Нефрет оставалась глуха к его призывам. Его зовы, летевшие в даль, в далекое прошлое, не доходили до нее: слабы были усилия, истощена вера.

После долгих бессонных часов ожидания Райт, чужой всему, возвращался домой. Сидел за столом, смотрел вокруг уставшими глазами, после ложился, ощущая слабость. Лежал в полудреме, не понимая, сон ли это и не находится ли он до сих пор в музее.

Мэри боялась тревожить его покой. Обычно старалась не привлекать к себе его внимания и незаметно уходила из дома. Так было легче, чем часами молчать и ждать слова от близкого человека, которому она сочувствовала, но ничем не могла помочь.

Мэри нашла для себя спортивное развлечение — верховую езду. Каждое утро появлялась на манеже Зоологического сада. Барон Бильдерлинг составлял ей компанию и учил обращаться с лошадьми. Говорил с ней так, словно муштровал солдат. Его больше интересовал тренинг, чем подопечная.

Мэри приезжала в мужской одежде, серых бриджах и лакированных сапожках с серебряными шпорами. Широкие поля глубоко надвинутого на лоб цилиндра затеняли лицо. Когда она поднимала голову, высматривая барона, напоминала пьющую воду птицу.

Мэри без труда научилась свободно держаться в седле, но ее пугали прыжки через высокие барьеры. Конь был послушен и кивал головой, когда всадница гладила его, будто прося помощи. Еще больше пугали ее крики барона: «плохо», когда она неловко садилась в седло или клонилась набок. Ей нравилось разгонять коня и сдерживать его бег, как опытной наезднице, побеждать в себе робость — но рядом с закаленным в боях воякой, не знавшим страха, все ее старания отдавали слабостью и нерешительностью.

Барон с наслаждением следил за движениями молодой женщины. Видел, как она мучается, пытаясь соответствовать его идеалу. Спорт для этого комнатного цветка был почти жертвой. Барон задерживал долгий взгляд на Мэри, и она чувствовала, что в такие минуты решается ее судьба — но не знала, что именно может заставить ее изменить свою жизнь. В замешательстве сравнивала Райта и того, другого. Райт был к ней равнодушен только потому, что его «захватила наука», барон же вообще не ценил в женщине человека.

«Райт предоставляет мне много свободы, барон не оставит никакой…»

Нервы Райта были издерганы до предела, однако он не чувствовал усталости. Он наскоро подготовил отчет для «Общества исследований Египта»: нужно было доказать, что он не занимается одними глупостями. Ближайшие сотрудники удивлялись его спокойному и уравновешенному поведению. Как только он начинал говорить о своих исследованиях, к нему возвращалось душевное равновесие и вся повседневность отходила на второй план: личная жизнь, враги и соперники, сплетни, кружившие вокруг музея, как летучие мыши и совы.

Доклад Райта снискал необычайный успех. Его противники снова притихли — их поразил громадный объем знаний молодого ученого и бескорыстие, с каким он раскрывал все секреты своих исследований, как если бы они не являлись его личной заслугой или каким-либо индивидуальным достижением.

После доклада Райт пригласил Курта и нескольких других нескольких музейных сотрудников на ужин. Это было исключительное событие.

Маленький ресторанчик с немногочисленными посетителями. Хозяин поклонился и повел гостей в отдельную, украшенную коврами комнатку. Не успели гости ознакомиться с меню и решить, чем отпраздновать успех своего профессора, как Райт погрузился в раздумья. Начали с ликеров и закусок. Курту хотелось вывести Райта из задумчивости. Он спросил, как продвигаются опыты с Нефрет.

Райт словно не до конца расслышал вопрос и заговорил: