Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Обреченность

– Ах, это было бы так восхитительно! Из этого бревнышка вышел бы чудный Буратино. Даже несколько Буратин. Вы, надеюсь, подарите мне хотя бы одного деревянного человечка.

– Еще чего! Мне и самому пригодятся. Буду ходить с ними на рынок, давать представления, зарабатывать деньги… для будущего житья в Москве и женитьбы на одной… юной особе.

– Только на одной? И только для этого? Вот уж не ожидала от вас, будущего великого писателя, такой меркантильности.

– Я и сам не ожидал. Так ведь и тебя не ожидал увидеть в нашем дворе, да еще в такой ранний час.

– И вовсе не ранний. Уже… – Ольга посмотрела на свои часики: – уже без четверти одиннадцать. А пришла я потому, что соскучилась. А ты нет?

Я глянул в сторону дома: возле него никого не было видно.

– Я – да. Но только после того, как тебя увидел. До этого мне как-то некогда было скучать.

– Да, я вижу. И я ужасно ревную тебя и к этому топору и к этому говорящему бревну, – произнесла Ольга капризным голосом маленькой девочки, расправила складки своей юбки и уселась на бревно.

Я начал было снова тесать, но руки почему-то меня не послушались: первый же удар топора пришелся вскользь, он со звоном отскочил, точно от железа, едва не задев мою ногу.

– Вот видишь, как ты действуешь не только на меня, но даже на мой топор: он загляделся на тебя и чуть не тюкнул меня по ноге, – сказал я, втыкая топор в бревно.

– Мне уйти?

– Нет, что ты! Теперь я тебя не отпущу.

– А я и не собираюсь уходить, если ты этого не хочешь. Ты успокойся и продолжай работать. Будто меня здесь и нет. Я хочу посмотреть, как ты это делаешь.

Ольга провела рукой по гладкому боку почти готового бруса.

– И это все одним топором? Ты просто молодец. Никогда бы не подумала. Я тобой горжусь.

Я взял топор, попробовал ногтем его острие, проворчал:

– Послушай, давай о чем-нибудь другом. А то я сейчас от твоих слов воспарю и улечу куда-нибудь. Я уже чувствую, что земное притяжение перестает на меня действовать.

– Но ты же возьмешь меня с собой? Не правда ли?

– Конечно, возьму. Если успею.

Ольга рассмеялась тем счастливым воркующим смехом, от которого у меня внутри вспыхивает целый костер.

Показалась мама, пошла к нам, неся перед собой поднос, на котором стояли две кружки с молоком, а в тарелке исходили вкусным паром горячие сырники.

– Вот, покушайте, – сказала она. – А то на свежем-то воздухе проголодались небось.

– Спасибо мам. А это Ольга. Мы с нею дружим.

Ольга встала, слегка присела и сказала:

– Здравствуйте.

– Здравствуй, дочка, здравствуй. Ешьте на здоровье.

Мы принялись за сырники и молоко.

– Вкусно ка-ак! – воскликнула Ольга. Вдруг взяла мою руку, потрогала ладонь. – Вот теперь я знаю, откуда у тебя такие чудовищные мозоли. Когда ты меня трогаешь, у меня мурашки по телу бегут.

– Что ж, больше не буду тебя трогать, – притворно вздохнул я.

– Ты что! Наоборот! Это так приятно!

– А мурашки?

– А-ааа! Тоже поэтому.

– Ты собираешься идти со мной на встречу? – спросил я, когда с сырниками и молоком было покончено.

– Собираюсь. Но я побуду в сторонке, подожду тебя. Если ты не возражаешь, – закончила она и посмотрела на меня с такой преданностью и мольбою, что у меня и мысли не возникло ей отказать.

Я подошел к зеленой калитке и оглянулся: Ольга стояла на другой стороне улицы возле книжного киоска, что-то там разглядывая. Нащупал щеколду, на ее металлический лязг хриплым остервенелым лаем откликнулась собака, загремела цепь. Тотчас же появился давешний мальчишка Саша, крикнул на собаку, потом мне:

– Иди, она не тронет.

Я пошел к дому по выложенной булыжником дорожке.

И сразу же увидел отца.

Он стоял на веранде, на нем был серый плащ, его соломенные редкие волосы трепал легкий ветерок с моря, он показался мне худым и каким-то жалким. Было заметно, что он волнуется: сперва шагнул навстречу мне, затем остановился, стал мять в пепельнице окурок папиросы.

Хозяин дома, дядя Гриша, когда-то работавший вместе с отцом в горах на строительстве домов, тучный небритый человек, увидев меня, закричал с преувеличенной радостью:

– Витюша! Заходи! Заходи! Чего это ты еле-еле ноги передвигаешь? Отец вот… приехал…

Я поднимался по ступенькам, а ноги почему-то не шли.

Сегодня всю ночь, то и дело просыпаясь, я думал, как встречусь с отцом, что ему скажу, но так ничего путного и не придумал. Отец казался мне человеком далеким, почти чужим. И раньше-то мы виделись редко, так что его отлучка стала как бы продолжением прошлых отлучек, только на более длительный – бесконечно длительный – срок. К тому же она граничила с предательством.

– Здравствуй… пап, – с трудом выдавил я из себя последнее слово, и отец, рванувшийся было ко мне, остановился, жалко улыбнулся, произнес:

– Здравствуй, сын.

– Что ж вы, как не родные! – воскликнул дядя Гриша, но и он понял что-то, махнул рукой и сказал: – Пойду распоряжусь, а вы тут пока…

– Садись, – произнес отец и сел на лавку.

Я сел по другую сторону стола.

– Как ты вырос, – качнул отец головой, будто не веря своим глазам. – Встретил бы на улице, не узнал… – Затем спросил: – Ну, как вы живете?

– Ничего, спасибо.

– Денег хватает?

– Хватает. Мама работает… Летом я тоже работал.

– И кем же?

– Ящики сбивал.

– А-а, ну-ну. А я вот приболел, послали в санаторий… подлечиться. А так тоже… ничего: живу, работаю на заводе модельщиком. У тебя, между прочим, две сестренки растут, – чуть оживился отец. – Двойняшки. Ляля и Света. В смысле Галя и Света, – поправился он. – В марте исполнилось два года… А как Люда? Как мать?

– Спасибо, хорошо.

– Как в школе?

– Нормально.

– Ты же в художественный собирался…

– Когда это было!

– А теперь куда? Я имею в виду – после школы…

– Еще не знаю. Еще есть время выбирать.

– А то приезжай в Ростов, устрою тебя на завод, получишь хорошую профессию, а учиться можно на вечернем.

– Я подумаю.

– Да-да, подумай, сынок, подумай, – засуетился отец. – И не держи на меня зла. Что ж делать, так получилось. Станешь взрослым, поймешь… Да, вот… возьми деньги, – и он достал из кармана, видимо, заранее приготовленную пачку денег.

– Нет, не надо, – отстранил я рукой его руку. – Как я объясню маме? А ей лучше не знать, что мы встречались.

– Да-да, ты прав, пожалуй. Ну, хотя бы на мороженое… барышню свою угостишь…

– Спасибо, на мороженое у меня есть. И для барышни тоже.

Я наконец успокоился и почувствовал себя вполне взрослым, умудренным жизнью человеком. Странно, но кое-что вычитанное из книг помогало мне выдерживать, как мне казалось, верный тон в разговоре с отцом.

– Да, вот так. И поговорить не о чем, – вздохнул отец и достал из портсигара папиросу. Спросил: – Не куришь?