Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Обреченность

Удивительно, как она мгновенно улавливает любую перемену, происходящую во мне. Даже в темноте.

– Случилось, – ответил я, решив не скрывать от нее объявление своего отца.

Впрочем, решил я не сейчас. Мы еще раньше договорились, что будем друг с другом откровенны, говорить только правду и ничего не скрывать – даже самое-самое. Это «самое-самое» – Ольгино дополнение, которое мы не стали уточнять, понимая его, быть может, каждый по-своему.

Конечно, не все можно говорить, не все нужно. Не мог, например, я ей сказать о своих сомнениях, которые поверял лишь своему дневнику, о своих желаниях, которые одолевали меня, когда я целовал ее. В такие минуты мне казалось, что Ольге тоже хочется не только поцелуев, но и чего-то большего. Так ведь и она мне тоже не выдавала своих сокровенных желаний. Об этих желаниях можно было лишь догадываться по ее поведению: по учащенному дыханию, по робким движениям ее рук.

Но как знать, не приведет ли моя неуверенность в себе и в ней к чему-то такому, что может нас отдалить друг от друга? О чем-то таком я читал в каком-то романе, но легко об этом читать и примеривать на себя чужие страсти, и почти невозможно сказать о них девчонке, которую ты… которая для тебя самое дорогое существо на этом свете. Дороже сестры и матери, потому что они даны тебе как бы природой, течением самой жизни и никуда не денутся.

– Отец прислал записку, – после недолгого раздумья ответил я. – Хочет со мной встретиться. А я не знаю, на что решиться.

– Конечно надо встретиться! – воскликнула Ольга с таким пылом, что я даже растерялся. А она продолжала, пока мы медленно брели вдоль кромки прибоя: – Ты пойми: он… ему, может быть, стало стыдно, что он вас бросил. Может такое быть? Может. И потом, он же твой отец! Мало ли что могло быть в его жизни! Ты же не знаешь. Люди часто расходятся. Вот мой папа – он у мамы второй муж. Она его полюбила, а первого мужа… она от него сбежала…

– Как то есть сбежала? – удивился я.

– А так. Мой дед – узбек, а бабушка – русская. И жили они в Коканде. Когда маме исполнилось пятнадцать лет, ее отдали замуж за узбека, у которого уже было две жены. Представляешь?

– С трудом. Разве это можно в наше время? И потом, она что, твоя мама, и в школе не училась?

– Училась. Но всего четыре класса. А потом у нее родился сын, мой старший брат Петя. Он, конечно, не совсем родной мне – только по маме, а по папе – нет. Но это не имеет значения… Представляешь, если бы моя мама не убежала от первого мужа, то меня бы не было. Совсем бы не было. Даже удивительно. Странно, правда?

– Правда, – улыбнулся я снисходительно ее наивности.

– Чему ты улыбаешься? Я говорю глупости?

– Нет, ты говоришь не глупости. И даже наоборот… Но как твоя мама познакомилась с твоим отцом?

– Случайно. Она у меня очень красивая. Я на нее только чуть-чуть похожа… Так вот, папа тогда служил в Коканде. Но папа ее увидеть не мог, только глаза – так все замужние женщины ходили: повяжут платком голову, только одни глаза и видны. Мама говорит, что как увидела папу, так и обомлела: она ведь других русских только издалека видела. А папа у меня тоже красивый. Вот. И мама открыла свое лицо. И, представляешь, они сразу же друг друга полюбили. Правда, здорово?

– Правда.

– А потом она к нему убежала. Взяла сына и убежала. И они уехали в Ташкент и там поженились. А потом уже родилась я. А мама стала учиться и выучилась на врача… Может, и твой папа тоже полюбил… Или еще что… Как же не встретиться?

– Полюбил – это я понимаю. Но он при этом как бы вычеркнул нас из своей жизни. А этого я понять не могу.

– Это ты считаешь, что он вычеркнул, а на самом деле… на самом деле ты не знаешь, как он жил, что думал и чувствовал. Может быть, и ты сам, если бы оказался на его месте, вел бы себя точно так же.

– Ты очень у меня убедительная, Олюшка, – произнес я с благодарностью. – Если бы мы с тобой сегодня не встретились, я бы так и мучился сомнениями: идти или не идти.

– Теперь не мучаешься?

– Нет.

– Тогда…

Она схватила меня за руку и потянула к знакомому грибку. Я сел на лавочку, она ко мне на колени. Обхватила шею руками…

– Тогда поцелуй меня… Крепче… Еще крепче… Я так люблю, когда ты меня целуешь… – шептала она своими влажными губами. – Хочешь поцеловать и там? – спросила Ольга, когда я целовал ее длинную шею.

– Да-ааа, – выдохнул я.

Она слегка отстранилась, что-то сделала со своей кофточкой, блузочкой, еще с чем-то и прижала мою голову к своей обнаженной груди.

Ее соски были твердыми, груди упругими, я задыхался, погружая лицо в это теплое, пахучее, волнующее до такой степени, что уже и не помнишь, что ты и где находишься. А правая рука моя, прижимая к себе податливое Ольгино тело, срывалась куда-то вниз – тогда тело ее напрягалось, и я снова овладевал собой, отдергивая руку от ее подвязок.

Мы не скоро успокоились. Теперь Ольга лежала у меня на руках, уткнувшись лицом в мою обнаженную грудь, проводила языком то в одном месте, то в другом и тихо смеялась счастливым смехом. Именно счастливым – другого названия этому удивительному воркующему смеху придумать нельзя.

– Ты соленый, – сказала она.

– Я сегодня купался в море.

– Я знаю: я видела, как ты пробежал мимо нашего дома… Я упросила папу, чтобы он зажег у нас на столбе фонарь. Он позвал монтеров, и они установили целых два фонаря. Теперь на нашем углу стало светло… Ты специально бежал по нашей улице, чтобы я тебя увидела?

– Специально. Я думал, что, может быть, увижу тебя.

– Ты так быстро пробежал, что я даже не успела выскочить. А вообще-то, я еще была не одета. Ты каждый день мимо нас бегаешь?

– Последнюю неделю. Как только у вас зажгли фонари.

– Я теперь буду тебя караулить… – и вдруг пригорюнилась, как часто с нею бывало, когда в ее головку приходили грустные мысли. – Еще немного, ты закончишь школу и уедешь. А я останусь…

– Я уже думал об этом. И придумал: я никуда не поеду, устроюсь на работу и буду ждать, пока ты не закончишь десятый класс. А потом мы поедем вместе.

– Ты и правда так подумал? – воскликнула она, заглядывая мне в лицо, будто что-то можно было увидеть в этой почти кромешной темноте.

– Это в Евангелии – «сперва было слово», а у человека – сперва была мысль.

– Ты веришь в бога? – удивилась Ольга.

– Ну вот, здрасте! Просто я читал одну книгу про религию, и там приводились эти слова. Но я был бы не прочь почитать и само Евангелие: все-таки интересно.

– Да? А я и не думала… И все-таки я хочу, чтобы ты поехал в Москву и поступил в литературный институт. А потом я приеду к тебе и поступлю в университет. Знаешь, на какой факультет? Никогда не догадаешься.

– На… на биологический.

– Фу! На-ис-то-ри-чес-кий. Вот!