Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Обреченность

Я взял из ее рук крошечный шелковый комочек, невесомый, пахнущий мелкими белыми розами, обвивающими ограды и стены многих домов в нашем городе.

– Теперь я весь пропахну твоими духами, – сказал я, не зная, куда сунуть этот подарок.

Ольга взяла из моих рук платок и сунула в боковой карман моего пиджака.

– Разве это так плохо – хорошо пахнуть? – спросила она игриво, а ведь всего минуту назад плакала у меня на груди.

Но эти ее слова, и еще что-то, и еще, что уже не вмещалось в моей голове, было таким милым, таким значительным, что я не мог произнести ни звука, сидел, окоченев, боясь, что если строну хоть часть своего существа, то непременно сделаю какую-нибудь глупость, за которую мне будет стыдно до конца моих дней, а Ольги уже никогда не будет со мною рядом.

Ее пальцы осторожно коснулись моей щеки.

Я задержал дыхание.

– Я хочу… я хочу, чтобы ты меня поцеловал, – прошептала она, придвигаясь ко мне еще ближе, хотя мы и так сидели вплотную друг к другу.

Я склонился к ней и увидел ее бледное лицо, поднятое вверх, совсем близко от себя, увидел ее широко распахнутые глаза, в которых, как в лужицах, отражалась луна, наклонился еще ниже, коснулся губами ее губ и почувствовал, как ее руки обвили мою шею…

Я возвращался домой в полной растерянности. Ведь всего часа три назад я почти ничего не знал об этой девчонке. Более того, для меня она как бы не существовала. Ну, встречал нечаянно в школе, редко на улице, короткие взгляды на идущую мимо гордячку. И за эти часы, проведенные с нею у моря, я не узнал ее больше, разве только то, что она ужасно одинока.

«Холодная красота?» Николай Иванович ошибался. Впрочем, он и не мог видеть Ольгу, он говорил вообще. А в Ольге ни капельки холода. Или, лучше сказать, она, как та Снежная королева, которой захотелось стать обыкновенной девочкой. Но кто кому из нас растопил сердце – еще большой вопрос. И самое главное – что же дальше? Это любовь или просто так? Разве в жизни бывает, чтобы ни с того, ни с сего? В романах – да, бывает. Но на то они и романы. А в жизни… в жизни… И выходит, что Светку Русанову я не люблю? Поманила другая – и все в сторону? Впрочем, со Светкой у меня всегда так: то тянет к ней со страшной силой, то отталкивает. А может быть, дело не в Светке, а во мне? Я, наверное, непостоянный человек. Без характера, без стержня, без чего-то главного – без умения ценить самого себя. Вот и Ольга говорит: умный, способный. Но ум и способности должны как-то оказывать влияние на мою жизнь, а она, моя жизнь, течет без всякого влияния. Вернее, влияние есть, но не мое, а чужое. Когда-то на меня влиял Николай Иванович, потом Рая, теперь Ольга. А сам я ни на что путное решиться не способен. Даже на то, чтобы поцеловать девчонку. Вот я уже в десятом классе, а кем хочу стать, так и не знаю. Таких, как я, вряд ли кто станет любить настоящей любовью.

Я шел домой по темным улицам, вынимал иногда из кармана маленький шелковый лоскуток, подносил его к носу и вдыхал тонкий запах белых полудиких роз, будто хотел удостовериться, что все, случившееся сегодняшним вечером, не было сном.

С этого вечера моя жизнь переменилась. Нет, внешне все текло так же, как и всегда. Я ходил в школу в первую смену, Ольга – во вторую, в школе наши пути не пересекались. А два раза в неделю я поджидал ее на углу неподалеку от ее дома в густой тени магнолии. Я приходил первым, видел, как открывается дверь ее дома, выпуская наружу тусклую полоску света. Затем слышались ее торопливые шаги по каменным плитам двора, скрипела калитка, звук шагов менял свою тональность на похрустывание… и вот она, Ольга, останавливается в трех шагах от меня и произносит громким шепотом: «Привет!». «Привет!» – отвечаю я. При этом всякий раз в ее, да и в моем голосе тоже, слышится неуверенность. Эта неуверенность возникает во мне тотчас же, как я покидаю свой дом. Мне начинает казаться, что Ольга не придет, что я ей надоел, что прошлый раз она вела себя как-то не так, на мои поцелуи отвечала как бы по принуждению, вздыхая и будто бы решая, что ей делать дальше: уйти или остаться. Не понимая, что происходит с ней, я терялся и тупел. Но потом она точно просыпалась и сама начинала целовать меня, и я оживал, смутные мысли и подозрения исчезали из моей головы.

Вот и сегодня все то же самое: мы некоторое время стоим друг перед другом, затем я неуверенно делаю два шага ей навстречу, она еще один шаг, и наши руки находят друг друга, и мы, сцепив пальцы, идем к морю. Мы идем к заветному грибку, под которым впервые поцеловались, но идем не сразу, а как бы готовясь к самому главному робкими прикосновениями друг к другу, ничего не значащими словами. Мы прячем от других наши встречи, наши отношения, бродим по берегу в полной темноте, тем более что темнеет рано, и лишь луна, уменьшающаяся с каждым днем, освещает наш путь вдоль моря, лишь кипарисы и магнолии слышат наши шаги.

Наконец мы направляемся к заветному грибку, я сажусь, Ольга устраивается у меня на коленях, я прикрываю ее полами своего пиджака, беру ее руку и целую ее, перебирая пальчик за пальчиком. Затем она сама обвивает мою шею руками и, закрыв глаза, подставляла свое лицо, и я, следуя определенной последовательности, начинаю с ее глаз, затем опускаюсь к губам – мы долго терзаем свои губы, пока они не перестают что либо чувствовать. При этом Ольга вглядывается в меня своими глазищами, точно спрашивая: хорошо ли то, что мы делаем? кто мы после таких поцелуев? и что я о ней думаю, разрешившей мне такое?

Мы затихаем и слушаем шорох волн о песок. Осень нынче какая-то странная: теплая, ни одного шторма с самого сентября. И дожди тоже странные: пошелестят немного и затихнут. И снова над морем голубое небо, яркое солнце, чайки и нырки качаются на легких волнах, стаи уток стремительно скользят над самой водой, кувыркаются дельфины.

Ольга лежит у меня на руках, запрокинув голову, зрачки ее серебрятся в свете звезд и луны, тонкая шея беззащитно белеет на фоне чего-то темного, острым треугольничком уходя куда-то вглубь.

Ласками Ольга совсем не походит на Раю, первый поцелуй для которой – точно поворот ключа, после чего распахивалась невидимая калитка, а за нею наступала полная свобода для наших тел. С Ольгой мы лишь приближаемся к этой невидимой калитке, но даже не дотрагиваемся до нее. И дело тут, скорее всего, даже не в Ольге, а во мне: я боюсь неосторожным движением спугнуть ее доверчивость, не позволяю себе слишком увлекаться, хотя иногда мне кажется, что Ольга была бы не против, если бы я был чуточку посмелее. Но я всегда чувствую себя очень неловко под ее вопрошающими взглядами, не понимая, чего она от меня ожидает.

Но сейчас Ольга не смотрит на меня, ее взор блуждает в звездных далях, и я, осмелев, чуть наклоняюсь и дотрагиваюсь губами до ее шеи в вырезе чего-то темного и попадаю на ямку, еще более беззащитную, чем остальная шея. Ольга, будто задохнувшись, выгибается и прижимает руками мою голову к своей груди. Я чувствую мягкие бугорочки сквозь тонкую ткань, носом раздвигаю шелковые занавески, в голову мне ударяет тонкий запах диких роз, смешанный с чем-то душноватым, губы мои скользят по гладкой коже и втягивают в себя твердый сосок…