Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Обреченность

– Мать честная! Какая красотища-то!

– А ты не хотел ехать, – попенял ему Маленков. – А товарищ Сталин как-то сказал, что ему загнанные на работе лошади не нужны… – И пояснил: – Это он американский фильм посмотрел, а там что-то было про загнанных лошадей… Да и всех дел, Никита, не переделаешь, как ни старайся. Дела делами, а дружеское человеческое общение необходимо.

– Это верно, – с готовностью согласился Никита Сергеевич. – Да все, знаешь, как-то… Все кажется, что вот это сделаешь, да то, да другое-третье, а там, глядишь, и полегчает…

– Нам легче никогда не бывает, – глубокомысленно изрек Маленков. – Это вот им, – кивнул он на широкую спину егеря, обтянутую белым полушубком, – бывает то легче, то труднее: мы приехали – работа, уехали – отдыхай. А мы и отдыхать-то не умеем: все в голове крутится одно и то же: как там это да как там то?

– Это верно, – снова согласился Хрущев. – Я вот на лес любуюсь, а сам все думаю: через три дня пленум обкома, надо выступать, то да се…

– Ну, у тебя в штате писатели хорошие, доклад напишут, какой надо.

– Это верно, да только они привыкли писать под старого секретаря, а под нового еще неизвестно, как напишут…

– Напишут, как надо. У них на этот счет нюх, как у борзых собак: верхним чутьем берут. Да и ты небось своих привез…

И закхекал.

И Хрущев тоже закхекал.

Рядом поблескивал круглыми очками Берия, с недоверием поглядывая на окружающие их плотные ряды заиндевевших деревьев. Он слышал разговор, но никак не откликался на него, занятый своими мыслями. И мысли его вертелись вокруг того же самого: вот их здесь трое, остальные не в счет, но кто из них станет после Сталина во главе страны? Маленков? Вряд ли. Сплести интрижку, выполнить указание – на это он мастак, а самостоятельно вести свою линию его не хватит. Не зря и прозвище ему дали соответствующее: Маланья! Хрущев? Хитер, но работает под простачка. И тоже в основном по части исполнения. Остаюсь я один. Но без них и я ничего не значу в стране, где преобладают русские. Следовательно, надо собирать свою команду. Русские там должны быть тоже, но не в большинстве. Русский патриотизм себя изжил. Даже Сталин это понял. Интернационализм – главный лозунг эпохи. Соединить интернационализм с… национальным достоинством, сгладить противоречия между ними, опора на местные кадры… держать инициативу в своих руках…

Лаврентий Павлович не успел додумать мысль до конца: издалека послышался собачий лай и хриплые звуки рогов.

Бородатый егерь, торчавший чуть в стороне от вельможного начальства, вслушивался в далекие звуки, посматривал на трофейные швейцарские часы.

– Скоро они там? – спросил Маленков, тоже посмотрев на часы. – Хуже нет ждать и догонять.

Егерь, к которому был обращен вопрос, ответил, медленно и как бы нехотя повернувшись к спрашивающему:

– Еще минут десять, и погонят. – И пояснил: – Стадо, должно быть, ушло с места подкормки, оттого и задержка.

Егерь, бывший фронтовик-разведчик, прошедший всю войну от звонка до звонка – от младшего лейтенанта до подполковника, многое испытавший и повидавший, презирал и ненавидел этих людей. По их милости и для их развлечения держал он большой штат обслуги, соблюдающий в жилом состоянии несколько рубленых домиков, охраняющий обширную территорию от проникновения посторонних, ухаживающий за лесом и его обитателями, а когда наезжает начальство, ублажающий это начальство и выполняющий любые его капризы.

Егерь знал, что таких охотничьих угодий существует десятки, если не сотни, в разных концах огромной страны, что одни предназначены для городского или областного начальства, другие – для начальства повыше. В иные по нескольку лет никто не заглядывает, обслуга дичает от безделья и скуки, поворовывает и впадает в разврат. Но, ненавидя и презирая, егерь полагал, что такое положение неизбежно, что люди, топчущиеся в нескольких шагах от него, заняты важнейшими государственными делами, что им надо отдохнуть и снять с себя напряжение, чтобы завтра снова впрячься в работу, однако, понимая все это, продолжая работать на них, продолжал ненавидеть и презирать.

Он, бывший подполковник, жил в замкнутом мире, отгороженном от остального мира забором из колючей проволоки, а остальной мир: все эти деревеньки и села, окружающие их маленький мирок, жили трудно, голодно, выбиваясь из сил. В одной из таких деревенек в двадцати верстах отсюда жили его родители и немногие уцелевшие в круговертях войны родственники, задавленные налогами не только на землю, но и на всякую живность, и даже на плодовые деревья и кусты, растущие в их огородах, и он, подполковник и коммунист, вынужден поворовывать, чтобы помогать им выжить. Он мог бы взять к себе отца и мать, как-нибудь пристроить рядом на какую ни есть должностишку, но не брал, потому что не был уверен, что продержится на этом месте до конца своих дней. Он даже семью свою привозил в лесничество лишь на выходные да праздники, чтобы не привыкали к этой почти безбедной жизни, потому что привыкнуть легко, а отвыкать трудно и до конца почти невозможно, а такая жизнь может сломать неокрепшие души его детей.

Между тем собачий лай и хриплые вопли рогов удалились за пределы слышимости, а это значит, что загонщики упустили стадо кабанов и теперь охватывают его заново. Впрочем, там не одно стадо, а два-три, какое-нибудь да попадется.

Никита Сергеевич, охотник страстный и опытный, подошел к егерю, спросил:

– Что, упустили?

– Видать, что так, – ответил егерь. И успокоил: – Сейчас погонят. Еще пять минут – не больше.

– Ну, если что пять минут, – согласился Никита Сергеевич.

И в это время вдалеке раздался выстрел, за ним еще два.

Егерь обернулся к охотникам.

– Прошу занять места по номерам.

И охотники потянулись за ним по узкой тропе, специально протоптанной для московских гостей.

Никите Сергеевичу достался пятый номер.

Место для засады выбрано удачно: старая береза о двух стволах стояла на южном краю небольшой поляны, к ней жались несколько молодых елок, видимо, специально посаженных, – все это хорошо скрывало стрелка, в то же время обеспечивая широкий обзор. Впереди, сразу же за поляной, стоял густой березовый подрост метра в три-четыре высотой, затканный бахромой инея, за ним высились старые ели и сосны. Если кабаны выйдут на эту поляну, то где бы они ни вышли, Никита Сергеевич шанс свой не упустит.

Лай собак все приближался, то утопая в глубоких оврагах, то охватывая невидимое стадо кабанов слева и справа. Сорока прилетела с той стороны, села на верхушку молодой березки, ссыпав с нее легкую пыль инея, застрекотала, завертелась, сорвалась и пошла в сторону ныряющим лётом. Стая тетеревов, поднятых с кормежки, прошумела крыльями в стороне и утонула среди берез. Иногда взлетали рябчики и куропатки и тоже уходили в сторону от засады, сверху разглядев таящихся среди деревьев людей.