Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Обреченность

Но Марипалне и этого мало. Она подходит с моей тетрадкой к парте, за которой я сижу с Геркой Строевым, а теперь стою в ожидании, и, показывая на меня… нет, не пальцем, а как бы всем своим существом, восклицает:

– Нет! – восклицает она все с тем же дурацким восторгом, будто ей подарили что-то необыкновенное. – Нет, вы посмотрите в его глаза! Посмотрите!

И все, конечно, пялятся на меня. И даже те, кто сидит сзади.

И что такого увидела Мапа в моих глазах? Лично я, сколько ни пялился на себя в зеркало, ничего в них особенного не разглядел, потому что Мапа не впервые вот так про мои глаза. И сколько же можно про одно и то же? Глаза как глаза: карие, небольшие, глубоко и близко друг от друга посаженные – это я могу утверждать вполне объективно, потому что пробовал написать автопортрет. Не глупые, конечно, глаза, но и не… Впрочем, со стороны виднее.

Я у Герки как-то спросил:

– И чего это Мапа привязалась к моим глазам?

– Не обращай внимание, – ответил мне Герка и покрутил возле виска пальцем.

А Мапа торжественно провозглашает:

– В его глазах читается нечто необыкновенное.

Это уж слишком.

– Марипална! – вскрикиваю я в отчаянии. Но больше ничего добавить не могу, потому что у меня нет слов выразить мое возмущение.

Кажется, до Марипалны доходит, она и сама смущается, кладет на мою парту мое сочинение, пожимает плечами, краснеет, разводит руками, то есть ведет себя так, как я не знаю кто. И возвращается к своему столу.

– Ну что тут поделаешь, – бормочет она по дороге. – Я просто хотела показать, что Витя Мануйлов очень одаренный мальчик. Он и рисует, и в драмкружке, и в хоре… Но остальное не главное. Главное все-таки – литература. И я очень рада… Это так редко встречается… За всю мою педагогическую работу это всего лишь четвертый или пятый такой мальчик… Очень жаль, если его способности не получат должного развития…

Марипална садится за свой стол, некоторое время пожимается, покхекивает, затем скучным голосом сообщает нам тему урока:

– С сегодняшнего дня мы будем с вами проходить роман «Молодая гвардия» писателя Фадеева. Надеюсь, вы успели его прочитать за летние каникулы. Поднимите руки, кто не читал.

Никто руки, естественно, не поднял.

– Оч-чень хорошо.

Марипална обегает своими светлыми склеротическими глазами класс и останавливается на Толочко.

– Толочко!

Бедный Толочко испуганно вскакивает и замирает.

– Толочко! Идите к доске.

Толочко идет, робко оглядываясь. Он, скорее всего, даже не слыхал, о чем речь, потому что играл со своим другом в морской бой. И он наверняка не читал «Молодую гвардию» писателя Фадеева, но и руки не поднял в надежде, что пронесет. Не пронесло.

– Итак, Толочко, о чем рассказывается в… книге «Молодая гвардия»?.. Кстати, что это: рассказ, повесть, пьеса, роман? – спрашивает Марипална, глядя с состраданием на маленького Толочко.

А Толочко смотрит на первые ряды, но в первых рядах сидят отличники и хорошисты, им подсказывать не положено. Да и опасно: они на виду. И все надежды Толочко на своего приятеля Андреева. Но и тот, видать, роман не читал тоже. Зато в третьих-четвертых рядах беззвучно раскрываются рты, в воздухе пишутся невидимые строчки ответа. Толочко набирает в грудь побольше воздуха и неуверенно произносит:

– Ро… роман.

– Роман. Правильно, – соглашается Марипална. – Так о чем же этот роман?

Несколько человек выставляют вперед кулаки, разворачивают их в виде пистолетов, выпаливают беззвучно:

– Пах! Пах! Пах!

Кое-кто изображает стрельбу из автомата и пулемета.

– О войне, – более уверенно заявляет Толочко.

– Тоже верно. А поконкретнее? – давит на него Марипална.

– Ну-у, как это… – тянет резину Толочко. – Ну, про то, как началась война… немцы, значит, напали на нашу землю… страну то есть… внезапно… ну-у и-ии…

– Ну-у и-ии?

И тут звенит звонок, и Толочко, победно улыбаясь, смотрит на Марипалну, и весь вид его говорит: «Ну что, съела?»

– Я поставлю вам, Толочко, точку в журнале, – разочарованно вздыхает Марипална. – В следующий раз вы нам, надеюсь, все-таки расскажете, что там было после вашего «Ну-у и-ии», – сердито завершает урок Марипална, собирает свои бумаги, встает, семенит к двери. Настроение ее испорчено. В голове, обрамленной седыми буклями, никак не укладывается, что кто-то из ее учеников не удосужился прочитать «Молодую гвардию» писателя Фадеева.

На пороге она оборачивается и говорит просительно:

– Не забудьте: сегодня драмкружок.

В Адлере всего одна средняя школа. Есть начальные, есть семилетки, но уже не в Адлере, а в его окрестностях: в Молдовке, в Овощном совхозе, в Кудепсте. Потом все, кто хотел получить среднее образование, шли в нашу школу. Поэтому у нас по три-четыре восьмых, девятых и десятых классов. Учимся в две смены. Только первоклашки и десятые учатся в первую. Поэтому и драмкружок, и хор, и всякая другая общественная работа лежит на седьмых-девятых.

С сегодняшнего дня наш драмкружок репетирует «Русских женщин» по Некрасову. В драмкружок Марипална затащила меня чуть ли не силой и выдвигает во всех спектаклях на первые роли. В прошлом году я играл атамана разбойников в драме немецкого поэта Шиллера «Разбойники». Был всего лишь один спектакль, да и тот провалился с треском. Правда, ничего не трещало и даже не пищало, но зрители остались совершенно равнодушными к нашим потугам изобразить средневековых рыцарей плаща и кинжала. Но Марипална не унывает. Для нее наша самодеятельность – это продолжение уроков литературы, способ пробудить в детках тягу к высокому искусству.

На этот раз мне предстоит играть князя Трубецкого. Марипална отдала мне эту роль тоже исключительно за мои сочинения, в уверенности, что если я пишу такие сочинения, то и актерские способности во мне должны быть выдающимися. А меня, признаться, чем старше я становлюсь, не только не тянет в первые ряды под свет ярких ламп, а все больше в задние, за чью-нибудь широкую спину. Там я чувствую себя спокойнее и увереннее. И, вообще говоря, после того, как я остался на осень по математике, хотя за лето и вполне освоил этот предмет, я потерял в себе былую уверенность и перестал понимать, чего хочу, кем собираюсь стать в будущем. И уж во всяком случае – не артистом.

Но пока я должен играть князя Трубецкого, отправленного царем-деспотом в сибирские рудники. Княгиню Трубецкую назначена играть Немелкова… из девятого «А». Та самая Немелкова, к которой когда-то – в классе пятом-шестом – я был неравнодушен. Может, даже влюблен. Потом мои влюбленности какими-то причудливыми путями перемещались на других, в промежутках между ними останавливаясь на Светке Русановой, которая казалась мне недосягаемой. Впрочем, как и все остальные.