Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Обреченность

«Я хорошо понимаю и помню, товарищ Сталин, что в свое время Вы полностью доверяли мне дела огромной важности. И я гордился и горжусь этим Вашим доверием, стараясь работать честно, отдавая всего себя, как подобает большевику. Заверяю Вас, товарищ Сталин, что когда правда восторжествует и меня вернут к деятельности на любом посту, который Вы мне поручите, я всегда буду выполнять все Ваши задания с еще большим старанием и настойчивостью, изживая свои недостатки. У меня нет и не может быть другой жизни, как бороться за дело товарища Сталина».

Уже в самом уголке Абакумов поставил свою подпись, а вместо числа три знака икс. Затем перечитал письмо и остался им вполне доволен. Не может того быть, чтобы Сталин не поверил человеку, который столько лет служил ему верой и правдой, часто оставался с ним один на один в его кабинете, докладывая секретнейшие сведения, так что если бы у него, у Абакумова, были против товарища Сталина террористические намерения, он бы одной рукой придушил его, как… как цыпленка. Не может же Сталин не понимать такой простой вещи и после всего этого поверить наговорам бесчестных людей – просто удивительно и никак не укладывается в голове.

Виктор Семенович устало откинулся к стене и прикрыл глаза. Перед его мысленным взором возник знакомый кабинет Сталина. Вот Сталин читает письмо, берет трубку, звонит в тюрьму… Сразу же начинается беготня, его, Абакумова, отвозят домой, там его встречает жена, он моется в ванне, обедает, потом… Потом он видит себя, уже входящим в кабинет Сталина. Он, Абакумов, входит в этот кабинет и докладывает:

– Товарищ Сталин. Генерал-полковник Абакумов прибыл для дальнейшего прохождения службы по охране советского государства и его вождей.

Сталин подходит к нему, жмет руку и говорит, заглядывая в глаза табачными своими глазами:

– Что, товарищ Абакумов, досталось вам от ваших недругов?

А он, Абакумов, ему отвечает:

– Ничего, товарищ Сталин, мне не впервой терпеть на своем посту…

Нет, так нельзя: Сталин может принять это на свой счет. Лучше будет так:

– Не беспокойтесь, товарищ Сталин. Я здоров и готов выполнить любое ваше приказание.

Сталин берет его под локоть, ведет к столу, усаживает на стул и говорит:

– Здоровье надо беречь, товарищ Абакумов: оно вам еще пригодится, чтобы беспощадно громить всех притаившихся врагов советской власти. Поэтому поезжайте в санаторий месяца на два со своей женой и дочкой, подлечитесь, наберитесь сил, а уж потом за дело. Впереди у нас много дел, и вы очень пригодитесь с вашими опытом и знаниями.

Выйдя от Сталина, он, Абакумов, снова поедет домой, в свой трехэтажный особняк в Колпачном переулке, отделанный с таким изяществом, что ему мог бы позавидовать сам Рокфеллер, окажись он у него в гостях. Даже дача Сталина в Кунцево – и та выглядит нищенкой по сравнению с жилищем министра госбезопасности. И нигде он, Абакумов, себя не чувствует таким удовлетворенным своим положением, как в собственном особняке. И это закономерно, что он, Абакумов, бывший простой рабочий, достиг таких вершин. А что до нынешнего его положения, так это результат заговора врагов, которых он вовремя не обезвредил, зависть и страх ничтожных людишек. Товарищ Сталин прочитает письмо – и…

И по дряблым, заросшим трехдневной щетиной щекам Виктора Семеновича покатились теплые слезы умиления.

Но эту благостную картину нарушил топот шагов, замерших перед дверью его камеры. Открылся и закрылся глазок, затем лязгнул засов, дверь распахнулась, на пороге стоял начальник следственного отдела министерства госбезопасности полковник Рюмин, ничтожнейший человечишко, которого, как змею, он, Абакумов, пригрел на своей груди. Из-за плеча Рюмина выглядывал кто-то еще.

– Ну, что, подследственный номер пятнадцать, написал письмо товарищу Сталину? – спросил Рюмин с самодовольной ухмылкой на корявом лице.

– Написал, – ответил Абакумов. – И рассказал товарищу Сталину о всех беззакониях, которые вы надо мной вытворяете. Вы еще за них ответите…

– Ты что, Абакумов, дурак, что ли? Думаешь, я понесу товарищу Сталину подобное письмо? А если и понесу, так тебе же хуже будет. – И, оборотившись назад, велел: – Надеть на него наручники и в карцер.

Заместитель министра государственной безопасности и начальник следственной части министерства полковник Рюмин стоял перед Сталиным. Рюмин уже минут десять докладывал о ходе следствия по «Делу об абакумовско-сионистском заговоре в МГБ».

– Помимо этого, товарищ Сталин, следователи военной прокуратуры провели на квартире и даче Абакумова тщательный обыск, – говорил Рюмин напряженным голосом, глядя поверх головы Сталина, – в результате которых выявлено большое количество ценностей, вывезенных для Абакумова из Германии и Австрии его подчиненными, для чего неоднократно туда посылались специальные бригады с использованием военно-транспортной авиации под предлогом следственных действий…

– И что за ценности? – спросил Сталин, перебивая докладчика.

– Картины, гобелены, ковры, новейшее сантехническое оборудование, мебель, бронзовые люстры с хрустальными подвесками, отрезы различной материи, большое количество обуви, мехов, посуды, золотых часов, целый чемодан подтяжек…

– Подтяжек? – Сталин вскинул голову и некоторое время смотрел на Рюмина. – Зачем ему столько подтяжек? Он что, спекулировал подтяжками?

– Не могу знать, товарищ Сталин, – дернулся полковник Рюмин. – Думаю, что нет, не спекулировал. Просто так…

– Крохоборы, – проворчал Сталин и, отвернувшись, пошел к двери.

Что Абакумов вывез из Германии пару вагонов всякого барахла, что многие министры, военные и всякий другой высокий чиновный люд тащили все, что попадет под руку… не сами, конечно, не своими руками, а через посредство своих подчиненных, это для Сталина не было новостью и не вызывало осуждения: сам разрешил и не мог не разрешить, потому что экспроприация справедлива в условиях войны, что чувство мести удовлетворяется не только смертью противника, но и всяким другим способом, и дело тут не в идеологии, а в том, чтобы напавшая страна, ее народ, поддержавший в своей массе Гитлера, испытал на собственной шкуре кару за содеянное зло полной мерой.

Точно так же было справедливо ставить в вину награбленное сверх всякой меры, когда кто-то выпадал из общего строя, нарушал монолитность рядов. Одних отправляли в отставку или на пенсию, других понижали в должности, третьих загоняли в лагеря на лесоповал, четвертых… то есть каждому своей мерой.

Сталин медленно повернулся и уже от двери спросил:

– Что у вас еще?

– Письмо, товарищ Сталин. Письмо от Абакумова, – дернулся полковник Рюмин.