Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Обреченность

– И что он пишет?

– Пишет, что ни в чем не виноват, ни в каком заговоре не состоял, просит выпустить его из тюрьмы и вернуть на прежнее место работы, – выпалил Рюмин с брезгливой ухмылкой на лице, долженствующей показать, как он презирает подследственного за его глупость.

– И только-то?

– Так точно, товарищ Сталин. Больше ничего.

Сталин несколько долгих мгновений изучал лицо Рюмина, и оно, это лицо, все более вытягивалось под его взглядом и коченело.

Отвернувшись, Сталин произнес ворчливо:

– Хорошо. Продолжайте работать. Меня интересует, не был ли связан Абакумов с ленинградцами Попковым и Кузнецовым.

– Вполне возможно, товарищ Сталин, – поспешил ответить на вопрос Рюмин, почтительно перегибаясь в пояснице. – Не случайно он столько времени тянул с этим делом…

– Ладно, идите, – вяло отмахнулся от Рюмина Сталин. – Мне сейчас не до этого.

Полковник повернулся кругом и вышел из кабинета, осторожно прикрыв за собой двери.

– Крохоборы, – еще раз проворчал Сталин ему вслед, и стариковской валкой походкой вернулся за письменный стол.

Усевшись, он велел соединить себя с Хрущевым.

– Микита, по-моему, ты забыл о своих обязанностях секретаря Цэка – заговорил Сталин, услыхав знакомый возбужденный голос. – У тебя в МГБ творится черт знает что, а ты и в ус не дуешь! Они совсем запустили дело Абакумова и его шайки. А этот Рюмин – дурак. Он не понимает, что делает и куда это приведет. В его работе прослеживается бухгалтерский подход с формалистикой, с дебитами и кредитами, грубая подтасовка фактов, неспособность выделить главное и отчетливое желание отыграться на своем бывшем начальнике. Мелкая душонка. Гнать его надо в три шеи. А с окончательным решением судьбы Абакумова повременить. Быть может, подключить к нему еще кое-кого. Я имею в виду «Мингрельское дело». Здесь тоже кто-то слишком явно плетет свою паутину, а Грузия – это лишь отголосок московского дела. Разберись со всем этим в ближайшее время и доложи.

И Сталин, не слушая объяснений Хрущева, положил трубку.

«Ни на кого нельзя положиться, – подумал он, выпуская изо рта дым и представляя, как всполошился Хрущев, не зная, в какую сторону ему повернуть. – Ничего, пусть покрутится. А то он, Берия да Маленков слишком спелись между собой. Теперь Хрущев поостережется звонить Берии и ставить его в известность о всех порученных ему делах. А Берия насторожится, не зная, откуда дует ветер, и будет коситься на Маленкова. Тем неожиданнее будет для них реорганизация высших органов партии».

Никита Сергеевич Хрущев ужасно волновался перед своим выступлением на съезде партии. Во-первых, это его первое выступление на всесоюзном съезде; во-вторых, он должен выступать не с отчетом о работе Московской парторганизации, а об изменениях в Уставе партии, при этом никто, кроме него и Сталина (помощники не в счет), не знает, какими будут эти изменения; и, наконец, в-третьих, звонок Сталина о каких-то недостатках в работе органов, неясные его намеки на «Мингрельское дело», которое формально давно прекращено. Что из этого следует? Попробуй-ка разберись. Ясно лишь одно: Сталин хочет каким-то образом пристегнуть к этому делу Берию. А за Берией цепочка потянется к Маленкову, от Маленкова – к нему, к Никите Хрущеву. А если учесть желание Сталина видеть в ЦК партии новых людей, то не получится ли так, что он, Хрущев, собственными руками выкопает себе яму?

Что же делать, господи боже мой? Что же делать-то?

Хрущев, лишь час назад вернувшийся домой со съезда партии, расхаживал по своему кабинету, чувствуя, как беспокойство все сильнее охватывает его с ног до головы, и в разных местах тела возникает нестерпимый зуд. Перед завтрашним выступлением надо бы хорошенько отдохнуть, выспаться, а какой тут к черту, прости господи, сон, когда в голове мысли прыгают как зайцы на лужайке, почуяв где-то рядом затаившегося волка.

Теперь ему детскими забавами кажутся те передряги, в которые он был втянут в начале двадцатых, когда по молодости и глупости встал на сторону Троцкого. Тогда хотя бы все было более-менее ясно, за что тебя клюют и как надо отбрехиваться от тех, кто оказался на стороне Сталина и теперь мстил за свои страхи своим менее удачливым товарищам. А тут вроде бы никто на тебя не прет буром, разве что Сталин прокатится по твоей теоретической малограмотности, но не зло, а, скорее, снисходительно. Да и кому после незавидной судьбы Троцкого и Бухарина захочется выглядеть грамотнее самого товарища Сталина? Таких дураков нет: давно повывелись. Но и совсем неграмотным выглядеть тоже не самый лучший способ удержаться на плаву. Вот Микоян решил отмолчаться, занять, как говорится, нейтральную позицию по поводу работы товарища Сталина «Проблемы социализма», а в результате Сталин не ввел его в новый высший партийный орган – Президиум ЦК. И Молотова тоже.

Заглянула жена. Спросила с беспокойством в голосе:

– Что-нибудь случилось, Никита?

– А? Что? А-ааа, ничего особенного. Ты иди, иди! – замахал он на жену обеими руками. – Спи. Мне тут надо еще кое-что обмозговать. Не мешай мне! Не мешай!

Нина Петровна, зная, что спорить с мужем при таком его возбуждении бесполезно, молча вышла из кабинета, но пошла не в спальню, а на кухню, чтобы приготовить чай. Она была уверена: мужу только что звонил ни кто иной как Сталин, после его звонков Никита всегда ужасно возбуждается, даже если Сталин сообщает ему что-то приятное, поэтому нужно некоторое время, чтобы муж успокоился, и чай в таких случаях очень этому способствует.

Не стучась, она вошла в кабинет с подносом, на котором стоял заварной чайник, укрытый матерчатой матрешкой, стакан, сахарница и плетеное блюдо с любимыми мужем пампушками.

Никита Сергеевич молча глянул на жену, схватил стакан, кинул в него три кусочка сахару, налил чаю, стал размешивать.

Нина Петровна стояла рядом, сложив на животе руки, смотрела на него, пригорюнившись, и по ее доброму широкому лицу было видно, что она ужасно жалеет своего мужа и совсем не рада тому, что он так высоко взлетел.

«Заболеет еще, – подумала она с тревогой, зная, что у ее Никиты уже случались нервные срывы на почве повышенной ответственности и перенапряжения. – Не дай то бог». И мысленно перекрестилась.

– Сталин звонил? – спросила она, ища повод, чтобы как-то отвлечь мужа от трудных мыслей и успокоить.

Никита Сергеевич молча кивнул головой, испуганно поглядел на жену. А та, вздохнув, произнесла сочувственно:

– Тоже не спит, шутка ли сказать – такая ответственность, столько всяких забот.

– Да-да, – подхватил Никита Сергеевич восторженно, уверенный, что кто-то где-то в эти минуты не спит и слушает их разговоры. – Просто поражаешься, как он своим умом охватывает все проблемы, не упуская никакой… никаких важных моментов. Это такое счастье, что во главе нашей партии и страны стоит товарищ Сталин! – И тут же, без всякого перехода: – Ну, ты иди спать! Иди, иди! А я еще поработаю. Завтра у меня такой ответственный день, такой ответственный…