Артур Феличе - Морские нищие [Роман]

— Постарайтесь ему понравиться, барышня, — снова вставила Таннекен, — если он сам пожалует к нам. А все-таки и он «испанский волк», как назвал их всех штатгальтер!

— Молчи, пустомеля! — замахнулась на нее шумовкой госпожа Гортензиус. — Теперь не время вспоминать об Оранском!.. Я не знаю, понравится ли моя дочь, а уж эти пирожки с дроздовыми потрохами и корицей должны понравиться непременно.

— А я боюсь… — прошептала опять Гена.

Стук пестика, шипение поросят на вертеле, звон ложек, мисок и плошек заглушали шум с улицы. Вбежал сын Гортензиуса, толстый Мартин:

— Отец, они уже у наших дверей!.. Пьеркин принимает у них лошадей!

Госпожа Гортензиус наскоро освежила пылающее лицо холодной водой, отряхнула складки платья на дородной фигуре и, сменив передник и чепчик на брюссельское кружево, степенно выплыла вместе с мужем встречать испанских мушкетеров.

Юлиан Ромеро командовал одной из частей войск, посланных Альбой под начальством своего сына, дона Фернандо де Толедо, усмирять восставшую Голландию. Нарден был на пути испанцев. Сначала горожане решили не сдавать город. Они надеялись на помощь войск Оранского, но, так и не дождавшись, были принуждены капитулировать. Ламберта Гортензиуса выбрали в числе депутатов для сдачи испанцам городских ключей.

— Смотрите!.. Смотрите, барышня, что за собачьи морды! — тараторила, высунувшись из окна, Таннекен. — Клянусь спасением души, я не видывала противнее!..

Гена сидела как окаменевшая. До этого дня она слышала столько рассказов о грабежах, резне и насилиях, сопровождавших повсюду походы испанских войск, что и теперь ей чудились крики и стоны вместо приветливых возгласов матери. Гена не вышла и к обеду, которым Гортензиусы угощали постояльцев. Она забилась в дальний угол спальни и сидела, боясь шелохнуться. Ни уговоры отца, ни увещания брата, ни приказания матери не заставили ее выйти к пировавшим испанцам.

— Я боюсь их… — шептала она, дрожа, как в лихорадке — у них недоброе на уме. Слышите, как мяучит Тирль?..

Только старый кот Тирль и Гена не доверяли пришельцам. Кот, испуганно взъерошив шерсть, поминутно отскакивал и фыркал, слыша тяжелые шаги, звон шпор и грохот копыт… Вскоре Тирля нашли полуживым в петле, на перилах лестницы, ведшей на чердак. Закрыв лицо руками, Гена шептала, как обезумевшая:

— Это они… Это они задушили бедное животное…

— Полноте, барышня, — успокаивала ее Таннекен, успевшая забыть свое первое впечатление о пришельцах. — Тирль очухался, не плачьте. Ваш брат вовремя вынул его из петли. Смотрите, кот облизывает себе лапы. А что касается испанцев, то, если бы они все были такие же бравые и нарядные, право не стоило бы их так ненавидеть. Весь город сегодня угощает их. Вино льется рекой. Молоденькие барышни вроде вас сами прислуживают за столом. А вы сидите, как в тюрьме!..

Гена молчала, не отрывая рук от лица.

«Что случилось?» — думала Гена. Откуда налетел весь этот ужас?.. Куда девался мирный покой их маленького тихого Нардена?.. Как чудесны бывали эти зимние месяцы прежде… Днем, в лучах красного от мороза солнца, как радостно было нестись в санях мимо белых, сверкающих сугробов или, надев коньки на высокие меховые сапожки, бегать по синему прозрачному льду наперегонки с хохотушкой Таннекен.

Щеки Таннекен румянились от холода. И толстый увалень Мартин, любивший сладко поесть, смешно умолял ее спрятать лицо под платок, чтобы он «не спутал ее щек с яблоками»… Приближалось время Святок. Из года в год любимый праздник они проводили в Гарлеме, у Бруммелей, или семья тети Бруммель сама приезжала к ним в Нарден. Вот когда действительно бывало радостно жить! Дядя, маэстро, всякий раз сочинял новые святочные песни. Двоюродные сестры Эльфрида и Ирма, обе такие разные, и ласковая тетя Бруммель вносили в дом особый уют и оживление. Гена знала даже семейную тайну: Мартин влюбился в старшую Бруммель. А Эльфрида, не замечая того, все уши прожужжала бедняге о своем женихе, милом, добром юноше Кюрее, тоже из Гарлема. Мартина спасло его благодушие и природная вялость — он готов был примириться с неудачей и стать «рыцарем» младшей Бруммель, Ирмы. Но та частенько отпугивала его своими мальчишескими выходками…

Где это все?.. Из Гарлема давно нет вестей. Да и вести приходят теперь только страшные. Так, до Нардена долетели рассказы о разгроме Монса, потом о разграблении Мехельна. Недавно шепотом передавали о страшной судьбе Зютфена.

Ведь он так далеко от моря, — морские гёзы не могли его выручить… А вся страна, за исключением Голландской и Зеландской провинций, снова в руках испанских солдат. Они ненавидят Нидерланды… За что? За что можно ненавидеть веселые, трудолюбивые Нидерланды?.. Гена стала совсем глупой последнее время и ничего не понимает. Она стала понимать меньше, чем понимала в детстве, когда обижалась на озорную Ирму, а Иоганн, приемный сын маэстро Бруммеля, заступался за нее, как брат. Где он теперь, разноглазый Иоганн?.. Ирма говорила, что он пошел искать «счастье Нидерландов». Верно, бедный Иоганн давно умер, потому что у Нидерландов не осталось и крупинки счастья…

Серый Тирль вспрыгнул на колени к девушке. Гена спрятала лицо в пушистую теплую шерсть и заплакала.

Вечером большой городской колокол стал созывать горожан. Не прошло и получаса, как пятьсот человек собралось в церкви. Все с волнением ждали представителей испанского командования.

Нарденцы были счастливы, что отделались от опасности так дешево. Они хорошо знали об ужасах, перенесенных Монсом, Мехельном, осмелившимися встретить испанцев выстрелами, и Зютфеном, сожженным, говорят, дотла…

Общее молчание в церкви нарушал один лишь Адриан Кранкгофт, учитель. Его горящие лихорадочным блеском глаза наводили на всех невольный страх. Разве не он чуть не погубил город, когда влез на вал и выстрелил из кулеврины [55] Кулеврина — полевая пушка. во время переговоров с Ромеро?.. Он кричал, чтобы не верили ни одному обещанию, а защищались до последнего вздоха. Слава богу, что выстрел не ранил никого из испанцев и дерзость безумца забылась, залитая добрым пивом и сладкими винами.

Кранкгофт бродил с места на место и что-то бормотал про себя. Его шаги гулко раздавались под сводами, несмотря на переполнявшую церковь толпу.

Бургомистр Ламберзоон остановил его и сочувственно пожал руку:

— Полно, мой друг, волноваться и только зря тревожить других. Ступайте лучше домой и ложитесь. Мы вам сообщим все новости завтра.

— У нас уже нет «дома»!.. — прошептал Кранкгофт. — У нас уже нет «завтра»!..

— Полноте, полноте, добрый друг мой!..

— У нас уже нет ни «дома», ни «семьи», — повторил упрямо Кранкгофт. — Или вы все забыли Роттердам?..