Александр Кутыков - Первый великоросс [Роман]

Ребята же, смотревшие то действо из лесу, глаз не могли оторвать от плоти необычной и прекрасной. Дождались конца купания женщин, и долго после этого говорить более или менее мог только Щек. Светя, впечатлившийся увиденным, молчал почти неделю. За те несколько дней брат совершенно заговорил его. Светя в конце концов предложил еще разок сходить посмотреть, а Щек рассмеялся и позвал его в Перунов лес…

Подобное состояние испытывал он сейчас. То же чувство: хотелось подойти и смотреть, смотреть, чуть поговорить и снова смотреть — прямо в рот, в очи… «О, боги! Сапожки… Где ж их взять?..»

— Стреш, поди-ка сюда.

Девушка замолчала, с опозданием что-то ответила Длесе и подошла.

— Я видел торлоп у купцов… Может, его нам купить? Серебряными нитками подол шит, рукава широченные — во какие!

— Да не надо мне ничего. Я так просто спрашивала… — И пошла снова к Длесе.

— Стреш.

— Ну что?

— Ты — красивая. Вскорости будешь еще красивей — куплю тебе что-то! — пообещал Светя и занялся делом в темной корчийнице.

— Ухаживает? — поинтересовалась молодая женщина.

— Нет пока… — по-взрослому расстроилась Стреша.

— Красивая, говорит?.. Правда, хорошенькая ты… Но чутко мне — рановато тебе лезть к нему! — рассматривая девушку, посоветовала Длеся.

— Не рано! Не то Щек меня с кем-нибудь сдружит!

— А ты не хочешь? Сколь ребят, небось, в Поречном и кроме Чубка!

— А я Светю хочу мужем! Чем не хороша-то ему?

— Да рано тебе, лиса! А ему тебя уже поздно! — Вниманием своим сверлила Длеся девицу. — Щеку скажу, чтоб не водил никого. Это ты с Чубка взбеленилась.

— А что Щек? Он мне не голова.

— Нет, он у нас всему роду голова.

— Свете не голова, и мне не голова!

После слов девчонки Длеся чуть расстроилась, но сказала с верой:

— Он, чутко мне, и в Поречном скоро будет старшим.

— Конечно, будет! Щек — большой молодец! — согласилась Стреша низким уверенным голосом, в котором Длеся уловила оттенок Щековой силы.

— Стреша, сделаю железки — позвать тебя посмотреть? — крикнул Светояр, начиная тем ухаживание за повзрослевшей дивчиной.

…Вернулись сильно взволнованный Щек и Ярик.

— Полдружины съехало, остались дядьки одни!

— Мальцы двинули дальше землю зорить! — обрадовалась такому исходу Гульна.

— Надо бы нам перебираться в Поречный — к народу поближе.

— Не поеду никуда! Я здесь привыкла! Тут Ходуня начал обживаться, тут я состарилась!..

Никто боле ни слова о переезде не молвил. Длеся громко — для всех — выспрашивала мужа о дружном разбеге поречных. Щек задумчиво отвечал.

Через месяц отъехали еще воины. Еще через месяц, к концу лета, все продумав, опасаясь возврата дружины, Ходунин род осторожно переехал со всем скарбом в Поречный…

Досверкало-догорело лето до конца. Прошло пол-осени. Длеся ходила с пузом. Приехал Стефан, огляделся.

— Да, народу у вас — хоть реку пруди! — покосился он на бабий отряд у пристеночной печи. — А мужиков, стал быть, не стало?

— Мож, и вернутся… — помыслил Усь вслух.

— Может, сообщить в Киев, чтобы прислали сюда посадника да чинов толковых? — сам с собой рассуждал Стефан. — Что в округе с народом деется?

— Редко. Ушел народ… — проговорил Щек, собравшийся по полной боевой форме: колонтарь, длиннющий до земли меч, волчьи сапожки и крылатый варяжский шелом с еловцом в виде смотрящего ока.

— Что ж не селится народец в округе? — продолжал выяснение Стефан.

— Не знаю, — отвечал Усь задумчиво.

— Народец тяготеет к городам, — предположил Щек.

— Что ж, сынок, к вашему не тяготеет?

— Как еще посмотреть. Мой род, к примеру, жил не здесь, а недавно переехали…

Светояр из угла огромной светлицы слушал речи брата.

— Я ж тебя видел в Киеве. Ты не с ними ли был? — спросил Стефан у Щека.

— Нет, батюшка, я сам. С ними встренулся на гостинце. А конем был награжден из ваших рук.

— Добре, сыне, слава, что сам на защиту стремился. И люд не бросил! — тыкая пальцем в живую стену женщин, подтрунивал киевский муж.

— Я женат, муже. Одноженец.

— Ба-ба-ба! Да ты — по киевскому образу! И брит!.. Добре, муже. Скажи, землю сию поднять возможно?

— Покумекаем… Верно, что и придумаем. Кое-какой народ зазвать можно.

— Тут дружина нужна, а народ надобен на земле… Браты! — громко крикнул Стефан, глянув в сторону печки, но не увидел ни одного брата. — Сестры, посадим мы тут людина нашего, его ждите. А пока пусть этот добрый кметь вас возглавит и дружину тож — до приезда человека из Киева… Не обижайте баб! — лукаво переглянулся он с редкими мужиками.

— Есть железа лишок, — сообщил Щек. — Возьмите, ведь подвели с выходом.

— Если не с кого брать, то ничего и не возьмем. Все потом — с посадником. Корми народ! Я буду хлопотчиком за тебя в Киеве. Останешься при посаднике…

До прихода киевлян наступило безвременье. Охрана блюла поле и реку. Жители готовились к зиме, заметно освоившись в опустевшем поселке. Бабы все еще продолжали, донашивая, рожать ребятишек, с коими росли заботы всего взрослого люда. Многие печалились заброшенностью своей. А Щек ждал посадника.

Одно событие вызвало оживление: вернулся Козич. Знавшие о его побеге, немало подивились сему. Порядком потрепанный, голодный, грустный… Здесь для него теперь все стало не так. Осмотревшись немного, отъевшись, он притянулся к Светояру и Гульне, успевшим наслушаться рассказов о нем. Оказалось, вернулся он из Греции. Немало потешался над тем честной народ, но Гульне со Светоярм история открылась занимательная.

…Последние два дня не знавшим о количестве богатства молодоженам хранитель вынес лишь половину. Хорсушка помогал, получая от Козича понемногу побрякушек. Остаться незамеченными в воровстве было нетрудно, учитывая опустившиеся тогда руки дружинников и незанятое место вожа, которое никто не решался прибрать, хоть для некоторых это было весьма несложно. Хижа вшила ценности в изнанку одежды, слитки впихнули в седла. Вновь поселившийся в большом тереме рыжий заговорщик наблюдал обстановку, а дружина думала, что жизнь однолюба ему просто надоела. Козичу тоже ничего не стоило приходить в свою комнату.

На вопрос, отчего же он не взял все, Козич лыбился, предлагая самим уразуметь. Вот и думали: одни — о недоверии его к спутникам, другие — о сердечности к люду, третьи — об отсутствии возможности вынести все.

При нахождении Святослава в Переяславце заметно участились торговые караваны за море. Устроиться за плату на ладьи не составляло никакого труда. Хорсушка вообще поступил в дружину, оставив Козича с Хижой на другом корабле, как отца и дочь. Все богатство в основном находилось на большом теле Хорсушки под колонтарем. До моря так и плыли, а в Олешье Хижа перебралась к мужу, бросив Козича одного. В тихую на море погоду она махала платочком своему добродетелю и названому папе. Он ей тоже махал, понимая, что жене с мужем ладней, и даже опасался безобразий дружинников по отношению к женщине. Но Хорсушка был славный молодец: смеялся и шутил, рассказывал, подсказывал, дружил с простыми и водился с большими. Никто и не думал обижать складную, симпатичную чету.