Александр Кутыков - Первый великоросс [Роман]

Спали за полдень. Проснулись оттого, что замерзли — онемели ноги. Высунулись, проверили коней. На месте, чехлы на мордах пусты. А хлесткий ветрило еще больше разгулялся, не желая отпускать путников. Ехали встретить тут весну, ан, вот как вышло: зимой не помнится, чтоб так мерзли!..

Простояли до ночи, водили коней по кустам, дабы те выбрали, что пожевать. Остальное время сидели на тле своей берлоги. Собрали, упаковали шкуры. Когда стемнело, а ветер чуть ослаб, выехали на ровный белый простор Неро и двинулись к северному берегу.

Вскоре отчетливо запахло дымом — город был недалече. Всадников охватила волнительная оторопь. Синюшка зорко осматривался окрест. Он всегда жаждал побывать здесь и сейчас стремился запомнить буквально все. Много слыхивал еще паробком о великом залесском граде — о том, что люди тут вольны и смелы, не раз досаждали, по слухам, окаянным в Диком Поле, на реке Итиль и за Хвалынском морем… Скоро уж откроется мир его грез и стремлений!..

Светояр приготовился к тому, чтобы, осмотревшись, решить вопрос возможного переезда сюда — или, на крайность, на берег озера, недалеко отстоявшего от Ростова.

Переходя крутой и скользкий земляной вал, глазели на заснеженные абрисы княжьих теремов. До утра простояли под закрытыми воротами, перекликиваясь с говорливыми, окающими воротчиками. Их речь была еще грубее Лесооковой: мерным твердым рокотом выпячивался стук упористых, хрустящих звуков.

«Не видно личин, которые могут эдак балакать…» — думал Светояр.

«И что же это вершится в конце такого долгого пути? Шел к мечте, а встретил мерзкий язык!.. Русичи ли это?..» — почти насмерть умирала мечта Синюшки.

Когда створы ворот размашисто отворились, русичи молча, не отвечая на наивные вопросы подошедших вплотную стражников, вошли в город. Смотрели в маленькие светлые глазки его обитателей. Люди, говорившие по-русски, ликом оказывались мерью! Невзрачными и чужими лешаками… Вот диво-то! Оно совсем не обрадовало Синюшку. Впору было заплакать, заткнув уши.

Невпопад ответив чегой-то у ворот, мужики повели коней по устланным снегом улицам самого холодного, наверно, в ту годину города Земли Русской.

— Синюшка, видится мне сейчас, будто лешаки с татарчуками обучились нашей молве.

— Погоди, Светояр, поглазеем на дружину — мож, она-то хоть от нас будет.

— Навряд, Синюша, се град самостийный. К чему ему иметь от нас дружину?

— Эх, силы самовластные, каки глазенки у них меркающие — малы для русичей дюже! — говорил, крутя по сторонам головой, Синюшка.

— Тише ж ты! Не надь выкрикивать — сам вижу! — покоил друга Светояр, почти гусаком заглядывая в белые, чистые лица ростовских женщин. — Кожей белы — от мороза, што ль, тутошнего?

— Меня, Светояр, мутит в нутрях… Не опрокинуться бы!

— То с голодухи и дороги.

— Нет, от утраты призрачного блаженства.

— Эва как! — удивился Светояр. — Давай лучше попросимся к кому-то на двор. Не токмо ты — кони тож падают.

— А откуда будете сами? — спросила пожилая женщина просившихся на постой.

— Да вот из того леса, мать, — ответил Светояр, — средь лешаков живем.

— Каких лешаков? — недопоняла тетка. К ней подошел парень — видимо, сын.

— С мерями обитаем, — пояснял Светояр.

— Сена-то осталось мало, коников ваших чем кормить? — недовольствовал гостями молодец.

— У нас шкурки есть, хоть зараз сквитаемся.

— Этого добра нам самим девать некуда… Пусти их, мать, если ненадолго.

Путники прошли за городьбу. Во дворе остро пахло конским навозом: чистили конюшенку и по последнему снегу свозили на поля.

В избе с лязгом — под пристальными взглядами хозяев — свалили ратное железо на пол. Приютившие их выглядели кислыми и недовольными. Но к обеду матушка поставила на стол корчагу хмельного меда. Не приступив к вкусно пахнущему вареву, начали осушать братину. Матушка разливала ковшичком медовуху в кубки. Два старших сына пользовались емкостями заморской работы. У матери и гостей кубки были деревянные. Младшим сестре с братцем хмеля не наливали, и они молча таращились на приезжих. Заметив, что мать повеселела, мальчонок весь искривлялся за столом. Старшие измучились ругать-поучать его. Когда приступили к густому мясному супу, глаза у гостей уже неволей закрывались.

— Две ночи не спали, — оправдывался Синюшка перед ожившими от питья хозяевами. Женщина с девочкой постелили гостям на печи и пригласили постояльцев ко сну. Разуваясь, Светояр спросил у девчушки, как у взрослой:

— Сколь годов тебе, красна девица?

— Четырнадцать, мил человек. А вам скоко?

— А мне стоко, скоко тебе ноне, токмо вдвое боле, — улыбнулся Светояр, ударяя на «о». А Синюшке шепнул уже на лежанке:

— Ба, чуть моложе моей Стрешки, а дитя дитем — ничего не выросло!

— Ха-ха, — тихо усмехнулся Синюшка. Оба под впечатлением сего дня заснули глубоким сном. Ноги приятно гудели, длани, отогревшись, покрылись липкой испариной, в головах, убаюкивая, шумел медок… Два уроженца Поднепровья дрыхли в лоне главного Залесского города.

Ростов с близким Суздалем были и всегда оставались тишайшими городами, не кичившимися своими богатствами и особенностями, даже когда пребывали в большом изобилии. Но именно они в скромной состоятельности своей стали колыбелью новой Руси — Руси Залесской. Величаво таясь в лесных недрах между Волгой и Окой, уродили новое племя людей, назвавшихся впоследствии великороссами.

…Ограниченный доступ степных, заброженных, шебутных от раздолья кровей придал обитателям сих мест несгибаемую волю, холодный ум, бережливость и вдумчивость. Это потомки сих наивных и скрытных людей — первых великороссов — приучат себя и весь мир к своим победам. Пусть иной раз и не скорым, но всегда громким и неоспоримым.

Глушь, каких много было до известных времен, с самого рождения независимо ни от кого на свете растила и таила сей народ. По мере сил своих ограждала лесными преградами, хранила целомудренность лиц, характеров, душ… Не имея исторически или утеряв по мере мужания собственные эпос и сказания, здешний народ скоро позаимствовал их на Днепре, на Десне, на Ильмене, срастил обретенное с собою и, любя, обернул нежной протофинской плотью… Если представить себе чай и сахар, отдав чаю роль массы Залесского люда, а сахаром заместить славянских переселенцев из Киевщины, то получим напиток с таким же на вид неизменным цветом, но имеющий уже сладковатый привкус. Тысячу лет насыщается этот чай южнославянским смаком!..

Бывают и есть времена, когда к чаю подмешиваются и другие — совсем не сладкие — приправы, временами до того острые, не подходящие к настаивавшемуся веками напитку, что горкнет он и чернеет, теряя аромат. Потому что нарушаются некие законы «заваривания», и не чай то уже боле, а как бы не отрава.