Александр Кутыков - Первый великоросс [Роман]

— Глянь мне в очи, люба! — попросил он.

Протка подняла глаза, просто и ясно посмотрела на мужа.

— Верно говорят, што ты — русская баба! — вставая и отворачиваясь, проговорил ей муж, потом обратился к Светояру: — Што-то ты, друже, не вяжешь наследием свою жинку?

— Погодим крошечки, — уклончиво ответствовал тот.

— Какой бодливый ноне! — определила Стреша Синюшку. — Ты мороку затеял с Ростовом?

— Чего ж тут сидеть в прорве? — заартачился он.

— Гля-ко на него! Дом, жена, детки, а ему — прорва! — завелась Стреша. — Верно Лесоок молвит, што сук тебе в задницу впиявился, а ты других своей колготой удручаешь!

— Коли никто не поедет, я один мотнусь! — зло бросил ей и Светояру молодой мужик.

— Брось молоть пустое! Я еду хоть зараз! — пресек разговор Светояр. — Дорога не дальняя, обернемся скоро. Чай, в Ростове все свои.

Сборы были короткими: раз уж решили ехать до половодья — медлить нечего. Никого с собой не взяли. На шеи и холки своих коней приспособили тюки, полные до краев пушниной. Оглянули на прощанье широкую поляну с двумя большими домами и скрылись в лесу…

Рассветный морозец потворствовал скачке. Кони, выбирая меж дерев дорогу попросторней, зигзагом мчали к Ростову. Обуза на шеях мяла и парила кожу. Но когда тюки подпрыгивали, свежий ветерок опахивал холодком, и кони, подметив сие, норовили повыше подкидывать ноги.

Некоторое уныние осталось на подворье. Ягодка и Кон весь тот день непонимающими глазками не находили отцов. Игрались, баловались, забывались, а взгляды все не находили привычных людей. Были мамы, добрые старые дяди, но кого-то их детский мир лишился. Трехлетний мальчик и чуть помоложе девочка назавтра уже не вспоминали нехватку пап. А через неделю лишь благодаря сказам домашних могли восстановить смутные образы уехавших родителей…

Пир с Ижной и некоторыми финнами дни напролет пропадали в лесу в поисках мяса. Лесоок странным образом загрустил и стал равнодушен ко всем. Сыз сидел подле печи и внимательно рассматривал находившихся в горнице. Стреша и Протка молча занимались домашним обиходом. Русская устроилась за кромами, набирая полосы шерстяной и пеньковой ткани, готовила, томясь ожиданием. Мерянка вязала железными тычинами, наводила чистоту, мужественно и молчаливо сохраняя спокойствие…

Лешаки же, наоборот, с подступлением весны премного ожили, громко и многословно заговорили. Возле второго дома слышался смех, воцарилось оживление. Не видно, правда, было никаких дел, хотя создавалось обманчивое впечатление, что собрались на толоку или на какую-то ответственную брань. Мерь, ранее обитавшая в русском доме, переместилась теперь к Юсьве и Уклис. Там стало невероятно многолюдно. Пир, как, то зашедший туда, настоятельно убеждал их приготовить колья на городьбу, а те ответили недовольным молчанием. Пир посверкал негодующе глазами, нашел Уклис и попытался приказать ей научить это племя порядку ее отца. Та отворачивалась и начинала что-то кому-то говорить — все равно кому, лишь бы выказать недовольство и безразличие.

Несколько мерянских стариков, скоротавших зимнюю пору в безмолвном одиночестве, приняли Лесоока с теми немногими, кто пожелал вернуться в землянки. Два молодых мужика, булгарин Тук, две среднего возраста женщины перешли в свой прежний стан. За этой группой более никто последовать не пожелал. Из мерянского дома старикам занесли, как заносили, впрочем, всю зиму, мясо, и Лесоок молча понаблюдал за уходившими к шуму и новшеству парнем и девчонкой.

Следуя исстари заведенному, вождь и иже с ним собрались идти на охоту. Зверь сам, торя свежие тропы, следовал по окраине стойбища. Непривычная картина открылась взору Лесоока. Он растерянно глядел вслед запросто уходившим зайцам и косулям. И не было под рукой молодых, которые бы остановили их побег меткой стрелой.

День-два бессильных блуканий измучили вождя. Он прибежал погориться, пожаловаться русским на враз рассыпавшееся племя. Прибежал тайно — и быстро назад: боялся выказать панику. Пир с Ижной успокоили его скорым приездом молодых мужиков.

Дорога к Ростову порадовала отсутствием каких-либо препятствий и опасностей. Минув Плещеево озеро, вплоть до озера Неро не встретили ни одной души. И мерь на Плещеевом показалась малочисленной и тихой. Среди толпы нашлись люди, знавшие русскую молву: показали обряженным в колонтари и лисьи шапки путникам точное направление на Ростов.

По пути следования не увидели ни стога, ни зарода для ночевки. Зато до Неро вел широкий, пустынный в это время гостинец. Ночевали возле дороги. Привязав коней, разместились на пружинящих кустах бузины.

Проснулись от конского фырчания. Вокруг молча шастали волки. Громко и истошно голося, русичи водрузили свои затекшие тела в жиденькие ленчики и выбрались на близкую дорогу.

— Эй, бесы блукастые, аль вам зверья в лесу мало? — громко прокричал начавшим немую погоню волкам Светояр.

— Хоп-хоп! — взнукали русичи испуганных коней. Те рьяно цокали хрусталем льда ночного Ростовского тракта. Вершники изготовили мечи и недовольно плясали на спинах плохо видевших в темени, куда ступать, гривастых животин.

Волчье сопровождение было недолгим: серые вскоре отстали, посчитав добычу недоступной. Может, кони слишком зычно в тихом лесу крошили дорожный лед, может, вершники столь уж неприятно завывали… А скорее всего — просто волков было мало.

Перед рассветом задул влажный, противный ветрило. Невыспавшиеся ночью, прозябшие люди нахлобучили лисьи колпаки до самых переносиц и на восходе невидимого из-за белых туч солнца выехали к озеру Неро.

Здесь, казалось, еще продолжалась зима. Всего два-три дня на север — а сюда вроде как весна и не думала заявляться!.. Ветер, разносивший-разгонявший мелкий снег, вымораживал лица, шорохом колкой крошки струился по железным колонтарям, которые студили и съеживали под собой крепкие тела мужиков.

— Знать бы — надели б тулупы! — синеющими губами выговорил Синюшка. — Хоть слазь да тачай из шкур кожушок!

Светояр не мог ничего сказать — все тело его трясло.

Выехали на лед, но продержаться долго на ветродуе не смогли. По молчаливому согласию вышли на лесистый берег и остановились возле большого сугроба.

— А это не берлога лесника? — пошутил Синюшка.

Молча принялись сечь сухой пористый снег мечами. Выбрали глубокую щербину — почти в рост человека — накидали туда дров, бросили связку шкур. Коней оставили в густом молодом ельнике, подвязали им к мордам обкладки с овсом. Сами наскоро спустились в яму.

От тишины и безветрия заложило уши, защипало в носу и потекли слезы. Развели костерок, поставили в ковшике кипятить из снега воду. Раздербанили тюк, обернулись, будто капустные кочерыги листами, куньими шкурами. Везли-то не только их, но еще и бобровые, лисьи и беличьи. Да бобровые и лисьи пожалели, а беличьи не приспособить было никак… Достали ржаных хлебцев, запили взваром из клюквы, послушали лошадей, бросили снега в тепленку, сомкнулись поближе, уткнулись носами в мягкие шкурки и надолго заснули.