Эдвард Резерфорд - Королевский лес. Роман об Англии [litres]

Мэри радостно рассмеялась на эту дружескую реплику и улыбнулась Тому.

– Подозреваю, Том получает все, чего пожелает, – а, Том? – донеслось с края.

Хоть сказано было грубовато и, увы, невпопад, Мэри рассмеялась и тут, а Том, чуть смущенный, уставился в землю.

Но затем какой-то злой дух надоумил одного из стоявших юнцов хрипло крикнуть:

– Если бы ты женился на ее брате, Том, то был бы у тебя пони!

И Мэри вновь покатилась со смеху. Она смеялась, потому что смеялись все. Смеялась, потому что ей очень хотелось угодить. Смеялась, так как на миг была застигнута врасплох. Смеялась всего секунду, ибо осеклась, когда осознала смысл сказанного и увидела окаменевшее лицо Тома. Слишком поздно.

Том узрел нечто иное. Том увидел, как она потешается над ним. Том счел ее подарок тем, чем и заподозрил: уловкой, как яблоко для пони, чтобы оставался доволен. Все эти Прайды одинаковы. Они считают, что могут одурачить тебя, а ты настолько туп, что ничего не заметишь. Они даже сделают это прилюдно, чтобы выставить еще бóльшим дураком. Том увидел, как она откровенно смеется над ним, а потом осекается, как будто внезапно смекает: о боже, он заметил! Он усмотрел в этом даже больше издевки и презрения. И в нем вновь вскипела вся сдерживаемая ярость и негодование нынешних весны и лета.

Его круглое лицо вспыхнуло. Он пнул корзинку – и крошечные ягоды красными брызгами разлетелись по жнивью.

– Ступай прочь! – Затем размахнулся и хлестнул Мэри по лицу. – Вот так. Пошевеливайся!

И Мэри, задыхаясь, повернулась и пошла восвояси. Она слышала гул голосов. Кто-то упрекал Тома, но она не оглянулась, да ей этого и не хотелось. Ее ошеломил не удар. Это она могла понять. Дело было в тоне, который, как ей показалось, совершенно обыденно, в присутствии других дал ей понять, что Тому отныне на нее наплевать.

Когда это произошло, брат Адам немного отошел и видел все, а потому не мог не вмешаться. Подойдя к компании, он резко сказал Фурзи:

– Ты находишься на землях аббатства. Такое поведение здесь неприемлемо. И ты не должен так обращаться с женой.

– Да ну? – Том посмотрел на него вызывающе. – У тебя никогда не было жены, так что ты об этом знаешь, святоша?

Все взоры приковались к ним. Как поступит монах?

– Держи себя в руках, – сказал Адам и отвернулся.

Но Том чересчур распалился.

– Я могу говорить тебе что хочу! И не суй свой нос не в свое дело! – выкрикнул он.

Брат Адам остановился. Он понимал, что нельзя оставлять это без последствий, и был готов прогнать Фурзи с поля, когда подумал о женщине. К счастью, рядом стоял руководивший работами послушник. И брат Адам повернулся к нему.

– Не обращай внимания и оставь его в покое, – невозмутимо распорядился он. – Нет смысла отправлять его вслед за женой, пока он в таком состоянии. – Он произнес это достаточно громко, чтобы услышала еще пара наемных работников. Возмездие, несомненно, последует, но не сейчас.

Затем он сел на свою лошадь и уехал. Настало время проинспектировать поля за пустошью.

Брат Адам задержался переговорить с пастухами близ Берджери, а потому увидел Мэри, лишь когда достиг открытой пустоши. Он не знал, предполагал ли сам такую возможность.

Он заколебался, глядя, как она идет через вереск. Она едва не спотыкалась. Тогда он направил лошадь к ней.

Мэри, должно быть, услышала его, поскольку, когда он приблизился, обернулась. На лице краснела отметина, и было ясно, что она плакала.

– Садись. – Брат Адам нагнулся, протягивая ей руку. – Твоя деревня мне по пути.

Она не спорила и мигом позже, удивленная силой монаха, уже была поднята и без труда усажена верхом перед ним на холку большой лошади.

Они медленно двинулись через пустошь, стараясь объезжать топкие участки. Далеко справа виднелась отара принадлежавших аббатству овец.

Солнце нещадно палило; вереск был сплошной лиловой дымкой с запахом сладким и пьянящим, как у жимолости. Полная луна добавила лазурному небу странное серебристое сияние.

Брат Адам держал поводья по бокам от ее тела, и никто не проронил ни слова, пока они не начали подниматься по склону от небольшого ручейка посреди пустоши. Тогда она спросила:

– Вы собираетесь в поля, что над бродом?

– Да, но я могу отвезти тебя в деревню.

Это означало всего-навсего крюк примерно в милю.

– Я лучше пойду пешком от брода. Через лес есть тропа. Не хочу, чтобы все видели меня с таким лицом.

– А как же твои дети?

– Они у брата. Я заберу их вечером.

Адам ничего не сказал. Впереди была плоская открытая пустошь, за которой примерно в полумиле виднелись деревья, скрывавшие пастбище Пилли. Вокруг не было ни души, только пони и скот.

Брат Адам ощутил жар и заметил мелкие капли пота, выступившие на шее и плечах Мэри, обнажившихся из-под платья. Он чувствовал солоноватый запах ее кожи. Ему показалось, что тот похож на пшеничный, с небольшой примесью аромата теплой кожи ее мягкой обувки. Он обратил внимание на то, как темные волоски вырастают из бледной кожи шеи. Ее груди, небольшие, но налитые, находились прямо над его запястьями, почти соприкасаясь с ними. Ее ноги, крепкие, но красивые ноги крестьянки, оголились до колен по ходу езды.

И вдруг его стремительно, с живой настойчивостью посетило ранее неведомое чувство: этот глупый крестьянин Фурзи мог держать эту женщину, вступать с ней в близость всякий раз, когда пожелает. Умом он, конечно, всегда это понимал. Это было очевидно. Однако сейчас, впервые в жизни, простая физическая действительность внезапно нахлынула на него волной. «Боже, – едва не воскликнул он, – это обыденная жизнь, мир простолюдинов! И я о нем знать не знал». Не проморгал ли он жизнь – всю целиком? Звучал ли во вселенной другой голос – теплый, слепящий подобно солнцу, разносящийся эхом, растекающийся по жилам, которого он никогда не слышал в звездном безмолвии монастыря? И, будучи застигнут этим совершенно врасплох, он испытал неожиданное чувство зависти к Фурзи и всему миру. «Весь мир это знал, – подумал он, – но не я».

Вступив в купу деревьев, которая протянулась на пустошь, как согнутая рука, они все еще не разговаривали. Лес был пуст, пестрый свет мягко лился сквозь летнюю листву. Было тихо, как в церкви.

Раз или два он замечал через поля позолоченные солнцем соломенные крыши хуторских хижин. Затем, когда лесополоса свернула на юг, тропа углубилась в гущу деревьев вдоль небольшого обрыва, который вел к реке. Они немного проехали, обогнув деревню, когда она указала налево, и он, свернув с тропы, поехал через лес.

Вскоре она кивнула:

– Здесь.

Теперь он увидел, что они находятся всего в двадцати шагах от участка, где деревья сменяются кустами утесника и мелким остролистом. Спешившись, он аккуратно снял ее и опустил на землю.