Эжен Сю - Парижские тайны. Том 1 [с иллюстрациями]

– Для святого человека столь преступная мысль свидетельствует о немалом опыте… Я попала в точку, хотя и целилась наугад?.. Тут есть над чем задуматься… и я подумаю. Последнее слово. Вы видите, кто я такая… я раздавлю всякого, кто встанет у меня на пути… Подумайте хорошенько. Завтра вы должны принять решение. Вы можете выполнить мою просьбу, ничем не рискуя. Отец моей дочери будет вне себя от радости и не станет сомневаться в подробностях ее воскрешения из мертвых, если наш счастливый для него обман будет ловко отрепетирован. К тому же нет никаких доказательств, что наша дочь умерла, кроме письма, которое я ему написала четырнадцать лет назад, – мне будет нетрудно его убедить, что я обманула его тогда, потому что была оскорблена им и ожесточилась… Я скажу ему, что в отчаянии хотела порвать единственную связь, которая нас еще соединяла. Так что вас никто не сможет заподозрить: только утверждайте и подтверждайте… безупречный человек… что все было обговорено между вами, мною и госпожой Серафен, и вам поверят. А что касается пятидесяти тысяч экю, помещенных на счет моей дочери, то это уже мое личное дело. Они останутся у вашего клиента, который ничего обо всем этом не должен знать. И наконец, вы сами назначите сумму вознаграждения.

Жак Ферран сохранял все свое хладнокровие, несмотря на всю странность этой столь необычной и столь опасной для него ситуации.

Графиня была уверена, что ее дочь умерла, и тем не менее предлагала нотариусу объявить живой ту самую девочку, которую он четырнадцать лет назад объявил умершей.

Он был слишком хитер и слишком хорошо знал все опасности своего положения, чтобы не оценить, какую угрозу представляла для него Сара.

Репутация нотариуса, воздвигнутая с таким искусством и трудом, все же была построена на песке. Публика легко отрекается от тех, кого восхваляет, чтобы с наслаждением растоптать кумира, которого вчера превозносила до небес. Как оценить последствия этой первой атаки против безупречной репутации Жака Феррана? Пусть эта атака будет отчаянной, безумной, но дерзость ее породит сомнения…

Прозорливость Сары, ее ожесточенность пугали нотариуса. Эта мать не умилилась и на миг, говоря о своей потерянной дочери; ее смерть для нее была только потерей оружия в борьбе за свои интересы. Подобные люди беспощадны в своих замыслах и мщении.

Пытаясь выиграть время, обдумать, как отразить опасность, Ферран холодно сказал Саре:

– Вы дали мне отсрочку до завтрашнего полудня. А я вам даю отсрочку до послезавтра, чтобы вы могли отказаться от своего замысла, последствия которого вы даже не представляете. Если к этому времени я не получу от вас письма, что вы отказываетесь от этой безумной и преступной мысли, вы убедитесь на своем горьком опыте, что правосудие умеет защищать честных людей, которые не желают быть участниками отвратительных махинаций, и умеет карать их зачинщиков.

– Иными словами, вы просите один день, чтобы подумать над моим предложением, не так ли? Это добрый знак, я согласна… Послезавтра в это же время я приду к вам, и тогда между нами либо мир, либо война… И, повторяю вам, война не на жизнь, а на смерть, без жалости и пощады!

И Сара удалилась.

«Все пока идет хорошо, – говорила она себе. – Эта жалкая девчонка, которой Родольф заинтересовался из каприза и отослал на ферму Букеваль, наверняка чтобы сделать потом своей любовницей, – ее больше нечего бояться… потому что одноглазая отдала ее в мою власть…

Ловкость Родольфа вызволила маркизу д’Арвиль из расставленной мной западни, но она наверняка попадется в новую ловушку и будет навсегда потеряна для Родольфа.

И тогда, убитый горем, обескураженный, лишенный всякого сочувствия, он ослабеет и будет счастлив принять за истину ту спасительную ложь, которую я ему преподнесу с помощью нотариуса… А нотариус мне поможет, потому что я его испугала.

Я легко найду девушку-сироту, миленькую и бедную, и научу ее сыграть роль нашей дочери, которую Родольф так горько оплакивал. Я знаю величие и щедрость его души. Да, несомненно, чтобы вернуть имя и положение своей вновь обретенной дочери, до сих пор несчастной и покинутой, он вернется ко мне, и нас снова свяжут узы супружества, которые я считала нерасторжимыми. И тогда наконец сбудется предсказание моей кормилицы… Я на этот раз достигну высшей цели моей жизни – короны!»

Едва Сара успела покинуть дом нотариуса, как к нему подкатил на самом элегантном кабриолете Шарль Робер и как завсегдатай направился прямо в кабинет Жака Феррана.

Бесцеремонный майор, как его называла г-жа Пипле, ворвался к нотариусу, который сидел в самом мрачном и желчном настроении.

– После полудня я принимаю только моих клиентов, – грубо сказал ему Жак Ферран. – Если хотите поговорить со мной, приходите с утра.

– Дорогой мой стряпчий! (Это была одна из шуточек господина Робера.) Речь идет об очень важном деле, а кроме того, я хотел первым вас успокоить, чтобы у вас не было никаких опасений…

– Каких опасений?

– Вы ничего не знаете?

– Чего я не знаю?

– О моей дуэли…

– Какой дуэли? С кем?

– С герцогом де Люсене. Неужели вы ничего не слышали?

– Ничего.

– Вот так так!

– Из-за чего была дуэль?

– Страшное оскорбление, которое можно было смыть только кровью. Представьте себе, что на приеме в посольстве этот де Люсене позволил себе сказать мне в глаза, что я… каркаю и брызжу слюной!

– Что такое?

– Он сказал, что я брызжу слюной, дорогой мой стряпчий! Будто у меня такой неприятный порок!

– И вы из-за этого дрались на дуэли?

– А из-за чего же еще вызывают на дуэль? Вы, наверное, думаете, что можно вот так просто… спокойно сказать, что я брызжу слюной? Что у меня харкотина? Да еще в присутствии очаровательной дамы? Перед этой маленькой маркизой, которая… Впрочем, хватит!.. Я не мог этого так оставить…

– Да, разумеется.

– Мы люди военные, вы понимаете, шпага всегда при нас. Мои секунданты назавтра отправились договариваться с секундантами герцога. Я прямо заявил: дуэль, или он приносит извинения.

– Извинения за что?

– За харкотину, черт побери! За то, что я брызжу слюной, вот что он позволил себе сказать!

Нотариус пожал плечами.

– А секунданты герцога сказали: «Мы с почтением относимся к уважаемому Шарлю Роберу, однако герцог де Люсене не может, не должен и не хочет приносить никаких извинений». – «Таким образом, господа, – ответили мои секунданты, – герцог де Люсене упорствует, утверждая, будто мосье Шарль Робер брызжет слюной?» – «Да, господа, но он не думал, что затрагивает этим утверждением честь Шарля Робера». – «Пусть возьмет свои слова обратно и извинится». – «Нет, господа, герцог де Люсене считает господина Робера благородным человеком, но утверждает, что он брызжет слюной». Вы понимаете, что не было другого выхода из такого запутанного положения?