Зинаида Чиркова - Звезда печального счастья

Они гуляли по старому тенистому саду, уходили в поля, брели по течению черной неспешной Унжи и говорили. Наташа вела себя так, как и подобает со старым дядей, родственником, она не кокетничала, говорила простые слова, открывала перед ним свою душу и свой мир.

— Сколько стоит мир, — говорила она, — столько люди лживы и глупы. Почему Бог создал нас такими, почему не дал он нам в жизни цель светлую и глубокую, почему определил нам безделье и суету?

— А разве жизнь состоит только в подвиге дела? — спрашивал он ее. — Разве служить другим людям, для их счастья и любви — это не цель?

— Да, это суждено вам, мужчинам, — рассеянно отвечала она, — а мы — женщины? Что ж, разве только для нас та доля, чтобы высиживать цыплят, варить варенье, а уж если недостаточно этого — то идти в монахини? Служить Богу — это прекрасно, и мне очень жаль, что мои родители расходятся со мной во взглядах. Для них самое главное — выдать меня замуж, хорошо устроить — все! А что мне надо самой — им и дела нет до этого.

Она говорила это с горечью и негодованием, и он понимал, что она уже пережила, перечувствовала что-то.

— Милая Наташа, — отвечал он ей, — вы полюбите, и у вас будет в жизни цель — сделать кого-то, кто будет рядом, счастливым. Разве это не достойная цель для женщины?

Она умолкла и грустно, раздумчиво качала головой.

Все больше и больше узнавал он ее и поражался. В глуши, в деревне, где все радости и все беды бесхитростны и прямы, мечтать о подвиге, о подвижничестве — никак не могло вязаться ни с ее воспитанием, ни с той средой, в которой она выросла. Откуда, каким ветром надуло ей эти мечты, почему простая деревенская девушка тянется куда-то ввысь, к каким-то неведомым далям? И все чаще и чаще приходило ему на ум открыться ей в той тайной цели, которой служит он, назвать подвигом тайное общество, в котором он состоит и цель которого благая и бескорыстная. Но он обрывал себя, едва на языке начинала вертеться первая фраза. Что ей за дело до него, одинокого странника, старого генерала, возрастом вдвое больше нее?

А потом она расспрашивала его о войне. Сначала он отнекивался, говорил, что война — это кровь, смерть и страдания. Но постепенно разговорился и рассказывал об Аустерлицком сражении, где впервые воочию увидел лицо войны, о Бородине, о сражениях других, подробно расписывал диспозиции войск, никогда не упоминая о себе. Ему думалось, ей будет скучно слушать, но глаза ее загорались темным блеском, она напряженно вытягивала шею, вслушиваясь в его слова, и он сам вдохновлялся и ясными словами говорил и говорил…

Однажды ночью он вдруг сказал себе:

— Она станет моей женой или мне незачем жить.

И тайное общество, и все политические интриги, и все конституции мира показались ему совершенно ничтожными перед лицом его любви.

— Наташа, — сказал он ей наутро, когда они по обыкновению уселись на старой замшелой скамье на высоком глинистом берегу Унжы, — я хочу кое-что сказать вам, но прошу вас отнестись серьезно к моим словам. Это не шутка, это не пустые слова — позвольте мне просить вашего отца отдать вам душу и сердце…

В ее глубоких, навыкате глазах застыл смех, и недоумение, и удивление, и еще какая-то странная смесь чувств.

— Но я не хочу замуж, — сразу же ответила она.

— Я понимаю, — мужественно ответил он, — я стар и некрасив, меня мучают мои старые раны, я не танцую, как все эти молодые люди, что ухаживают за вами, но я люблю вас всем сердцем и всей душой и жизнь мою отдам за вас. И надеюсь, что вы составите мое счастье…

Она серьезно взглянула на него.

— Обычно просят какой-то срок, чтобы ответить, — с горечью сказала она, — а вы решили сразу же обратиться к отцу… И потом — вы мой дядя, вы мне родственник, разве ж это возможно, чтобы дядья женились на племянницах?

— Если разрешает святейший Синод, — с глубоким унынием сказал он.

— Я подумаю, — она встала со скамьи и ушла, не кивнув ему, не сказав больше ни слова на прощанье…

Он не стал ждать. В тот же день он поговорил с Дмитрием Акимовичем.

Но тот как будто ждал этого — он уже давно заметил, что гость влюблен в Наташу, и боялся только одного, что Наташа восстанет и опять убежит в монастырь. Он обещал поговорить с дочерью.

Отец позвал ее в кабинет, когда Наташа все еще была смущена и удивлена предложением дяди. Она все раздумывала — вот ведь и не кокетничала с ним, и ничего такого не говорила ему, а он возьми да влюбись. С другой стороны, лестно, что такой прославленный генерал обратил на нее внимание, что этот умный и достойный человек просит ее руки.

Отец долго говорил ей, что он разорен, что имение будет продано за долги, что ее долг, Наташи, спасти семью от разорения, что это ее нравственный и дочерний долг… Она и сама понимала, что, в сущности, ее продают за имение, что нет у нее другого пути, как идти в монастырь или под венец. И нехотя, противу своей воли она кивнула отцу головой — да, она согласна…

Михаил Александрович уехал из Давыдова женихом.

Но против этого брака восстала его мать. Она долго плакала, жаловалась, что сын хочет покинуть ее, одну, старую, больную женщину, что, приведя в дом молоденькую девчонку, он отстранит ее от всех домашних дел и теперь хозяйкой в доме будет какая-то голодранка.

Молчаливо порицали его и брат Иван Александрович со своей женой. Они не одобрили этот родственный брак, пугали детьми, которые могут родиться уродами и черт знает чем…

Он вытерпел все, оформил все бумаги в святейший Синод и через полгода получил разрешение.

А еще через полгода Наталья Дмитриевна Апухтина стала его женой. Однако перед самой свадьбой Михаил Александрович рассказал ей все о тайном обществе, о целях этого общества. Он увидел, что она не только не порицает его, а загорелась его надеждами и мыслями, она вместе с ним стала рассуждать, что можно ждать в случае неудачи, провала — арест, ссылка в Сибирь, казнь…

— Я всегда буду рядом, — поклялась она в тот день.

И он понял — вот тот подвиг, о котором она всегда мечтала, вот та цель, о которой она думала. Ей не нужна была простая обыденная жизнь. Она принялась изучать устав общества, в деталях ознакомилась со всеми его принципами, и позволяла себе теперь даже спорить с ним, одним из старейших и самых опытных членов общества. Его идеалы стали для нее ее идеалами. Она тоже нашла светлую цель в жизни…

Плечо в плечо, ряд в ряд, четко поднимаются ноги, печатаются шаги, только слегка подрагивают в такт движению султаны на киверах, белеют прижатые к бокам перчатки, золотятся на солнце позументы, сверкают регалии, а лошади точно отбивают шаг, стройными рядами, не выбиваясь из шеренги… Как знакомо ему это зрелище, и как он любит эту одушевленную четкость и стройность солдатских рядов, как будто единая сила объединяет громадный запас человеческих тел и управляет, как марионетками, строго и точно дергая за ниточки. И ни одна нога не выбивается из марша, и ни одна рука не взмахивает без точного взмаха целой шеренги…