Зинаида Чиркова - Звезда печального счастья

Увидев выходящую из коляски даму в черном платье, от неожиданности чуть не уронила икону и остолбенело спросила сына:

— Монашку привез, что ли?

Наташа стояла, опустив руки, покорная, невеселая, с сосредоточенным серьезным взглядом, и свекровь растерялась под этим взглядом. Все возмущенные слова вылетели из ее головы.

— Познакомьтесь, маман, — подвел генерал свою молоденькую жену к матери, — прошу любить, как свою родную дочь. Это Натали…

Свекровь спохватилась, закрестила иконой и произнесла какие-то подходящие к случаю слова. Она вовсе не хотела быть грубой и не желала зла новой невестке, а весь вид Натали, ее сосредоточенная покорность выдавали в ней человека серьезного, спокойного и набожного.

— Благословляю вас, молодые, — только и выговорила Екатерина Михайловна и пригласила невестку в дом…

— А я из Крюкова только приехала, — оживленно заговорила она, — да к Ванюше в Марьино заезжала. Он там такую школу развел, ребят крестьянских учит, человек у него с тридцать, и грамоте, и счету…

Она говорила и говорила, пока не пришла пора сесть за стол. Наташа не произнесла ни слова, а свекровь все присматривалась к ней, искала, за что бы зацепиться глазом и уязвить, уколоть — слишком уж трудно было ей переломить свое настроение в пользу высокой красивой девушки в черном одеянии и черном чепце.

— Почему вы в черном? — не выдержала Екатерина Михайловна.

Наташа улыбнулась и ответила вопросом на вопрос:

— Вы считаете, что черный цвет мне не идет?

— Нет, — смешалась свекровь, — но слишком уж мрачно. Вы еще такая молодая…

— Ну если к лицу, то не о чем и говорить, — оборвала Наташа.

За столом мать с сыном болтали о знакомых, о балах и вечерах, о спектаклях и балетах, а Наташа чувствовала себя чужой в этом доме, напряженно ждала времени, когда можно будет пойти в свою комнату, и с ужасом ждала, что последует ночью. Каких только страхов не насказала ей мать по поводу первой брачной ночи…

Однако все обошлось как нельзя лучше. Михаил Александрович, человек тонкий и тактичный, дал Наташе время освоиться, не лез к ней с нежностями, только взглядывал ласково и приветливо. Мало-помалу Наташа привыкла и к дому, где теперь она стала хозяйкой, и к суровому дяде-генералу, к его скупым ласкам и тонкому обхождению…

К ее изумлению Михаил Александрович не торопился вступать в свои супружеские права. Он только нежно ласкал ее, приучая к своему телу, и она вдруг почувствовала, что он ей небезразличен, его доброта, ласка и нежность разбудили в ней ответное чувство. И когда она наконец стала женщиной, то без страха взглядывала на мужа, смущенно улыбалась, вспоминая, как нежно и настойчиво, бережно вел он себя с ней в постели, и затаенно думала, что сможет стать счастливой. Его такт, доброта, удивительная щедрость и внимание к каждому слову, пустяку, ее замечаниям постепенно поселили в ее мечущейся душе покой и умиротворение.

Конечно, она не вздрагивала от трепета, когда он прикасался к ней, в ней не было горения и бурления страсти, но спокойная тихая брачная жизнь сделала ее уверенной в себе, в нем, в мирной и спокойной жизни. Что ж, думалось ей, пусть мне не дано испытать страстной любви, но зато не будет и всплесков отвращения и горечи…

Старый барский дом каким-то чудом уцелел в пожаре войны, его слегка подновили, населили грубоватой красного дерева мебелью с бронзой — старую мебель, роскошную и дорогую, растащили французы, — по стенам развесили картины, по углам поставили статуэтки и точеные тумбы, мягкие диваны и канапе заменили кушетками на толстых ножках и покойными вольтеровскими креслами. И хотя свекровь все еще вздыхала по своей разграбленной мебели, Натали было хорошо в этом просторном и уютном доме о десяти спальнях, со службами и пристройками, с конюшнями и складами во дворе.

Рядом со спальней она устроила нечто вроде домашней церкви, понавесила старые, взятые в Давыдове, знакомые с детства и дорогие иконы, серебряное распятие со скорбной фигурой Христа выделялось среди древних ликов, а икона Матери-Богородицы занимала в этом доморощенном иконостасе главное место. Всегда перед иконами теплилась лампадка, неясно освещая темное лицо Богородицы и отсверкивая на серебре распятия, и, вставая на колени утром и вечером в своей маленькой молельне, Наташа горячо молилась о ниспослании здоровья, благости и милости мужу и свекрови, матери и отцу и взглядывала на лики святых с чувством глубокого благоговения и мольбы. Она все еще страдала оттого, что нарушила свой обет, что инок Назарий из нее так и не получился, и боязливо ощупывала крест на голове, зарастающий жестким черным волосом среди ее пепельных мягких локонов…

И только одно стесняло и смущало сердце Натали — открытая враждебность свекрови, стремление той увидеть во всех желаниях и поступках молоденькой невестки гадкие и злобные намерения, страстное желание противоречить в каждом слове и каждом высказанном суждении. Она горела желанием заставить сына смотреть на свою молоденькую жену как на коварную и злобную особу, корыстолюбиво покорившую ее сына со стремлением обогатиться и наставлять ему рога…

Бог с ней, думала Натали. Однако со временем увидела свекровь, что желания невестки не простираются дальше молебнов и церковных служб, стремления помогать бедным и отдавать большую часть своих денег, выданных на булавки, нищим и калекам. И это приводило ее в недоумение, она и это порицала в своей невестке. Кончилось тем, что свекровь стала требовать от сына вывозить в свет жену, одевать ее не в тот черный балахон, а в яркие, красочные наряды, поджав губы, выписывала дорогие парчовые материи и сама приказывала шить из них нарядные бальные платья.

Натали была к ним равнодушна — они не интересовали ее, но она подчинялась и этой затее свекрови с равнодушием…

Зато с особым интересом присматривалась Натали к древней русской столице, куда забросила ее судьба.

Французское нашествие пагубно сказалось на городе. За пять недель пребывания врагов в нем сгорело почти тридцать тысяч зданий, и среди них прекрасные дворцы и редчайшие строения тринадцатого и четырнадцатого веков. Целыми, но разграбленными и обезображенными осталось всего около тысячи зданий.

Однако теперь, после десяти лет мирной жизни, в городе почти незаметны были следы сокрушительного пожара. Сразу по прошествии молвы, что французы бежали из столицы, явился сюда рабочий люд — плотники, каменщики, столяры, штукатуры, маляры. Вернулись на свои пепелища и хозяева брошенных и разграбленных домов и занялись восстановлением и постройкой новых зданий. Много лет стучали топоры, звенели пилы на пустынных улицах старого города. Возобновились и занятия чиновников — выброшенные из сенатских зданий и уцелевшие дела были подобраны и реставрированы, пущены в ход. Появился на улицах листок «Московских ведомостей». И сразу же наполнили город, еще лежащий в развалинах и пепелищах, всякого рода люди, ищущие, где и чем поживиться.