Зинаида Чиркова - Звезда печального счастья

И судьба карала его, карала самыми больными вещами. Сонечка, его любимая дочь, — это тоже была кара Господня. Тяжела твоя рука, Господи, говорил он в душе, но мне так и надо, дай испить большее унижение и большее горе, ибо я заслуживаю этого.

«Она умерла. Я наказан за все мои грехи». Пожалуй, это была даже не записочка жене, императрице, а, скорее, запись для себя. Но он еще не наказан, ему еще предстоит понести наказание, и гораздо более страшное. И нет никого кругом. Все придворные — либо льстецы, либо корыстные негодяи, для которых чины, деньги, милости — предмет зависти, корысти, лжи. Он презирал людей и за то просил у Бога снова и снова кары для себя.

И прячется в своем Грузине Аракчеев, старинный друг и единственный верный человек, посланный ему отцом и судьбой. Никого, словно пустыня вокруг, а те, что окружают, словно бесплотные хитренькие тени. Тени улыбок, тени слов, тени людей…

Благословен — сказала юродивая… Как она ошибалась! Каким же он может быть благословенным, если на душе его лежит страшный грех — не только предательство отца, но и его убийство…

Господь даровал этой нищенке, всю свою жизнь проходившей по городским улицам без крова над головой, без постоянной еды и тепла, дар предвидения, прозрения.

Ее знали все в городе — мальчишки гонялись за ней, улюлюкая и бросаясь камнями, кричали — дурочка! Дурочка Ксения! Взрослые отгоняли и жестоко наказывали детей. Бережно и уважительно предлагали они ей свой кров, дом, тепло, еду. Ей не нужно было ничего. Она шла к самым бедным и самым несчастным, протягивала им царя на коне — медный грошик, полученный в милостыню, отдавала все, что имела, — ласковое слово, желание угодить, стремление помочь. Извозчики начинали свой день, останавливаясь у паперти, где она спала, и предлагали прокатиться по Петербургу — знали, если блаженная только взойдет в коляску, удача обеспечена на весь день. Пекари несли самые лучшие куски самых свежих пирогов — если откусит, быть удаче. Она отказывалась от всего, горевала и печаловалась за весь город, просила у Господа помощи для всех людей — не было для нее ни знатных, ни богатых, ни бедных — всех любила она, всем старалась помочь.

Легенды ходили по городу о ее пророчествах, о ее редком даре предвидения. Александр знал, что она предсказала смерть Елизаветы, три дня рыдала и металась по городу перед убийством Ивана Шестого, заключенного в Шлиссельбургскую крепость, предсказала страшное наводнение в конце восемнадцатого века, отстояла Смоленскую церковь, заставив строителей углубить фундамент. Одно только слово сказала она Петру Третьему — прадеду Александра: удавленник. И он действительно был задушен Алексеем Орловым и его сподвижниками…

Александр особенно заинтересовался историей юродивой, когда услышал от нее одно только слово: благословен!

Он помнил, как хоронил город свою святую блаженную. Ни музыки, ни говора, ни топота — ничего не было слышно в северной столице в течение многих часов, пока народ шел провожать на Смоленское кладбище заступницу и защитницу. Простой сосновый гроб несли на полотенцах через весь город, и траурная процессия растянулась на многие версты. Все остановилось в городе — не летали обычно рьяные извозчики, не мельтешили ребятишки, все остановилось и словно застыло. И только темная толпа шла и шла за гробом, молча, не плача, не стеная, усеивая тротуары и мостовые плотной густой массой.

Ему рассказывали об этих похоронах — никто из царской семьи не посмел принять участие в этом всенародном шествии. Плотной густой стеной народ окружил Смоленское кладбище, тревожный и печальный перезвон колоколов густо висел в воздухе…

Едва схоронили ее на самой бедной петербургской окраине, как поднялась над ее могилой небольшая скромная часовня, но могилы не стало: люди расхватали землю с могилы, словно это была часть блаженной. Завалили камнем — снова растащили по камешку все до основания. Поставили каменный постамент, тогда стали брать масло из лампады над ее изголовьем, клали записочки возле могилы. Зря народ не станет тратить силы и энергию на никчемное, казалось бы, занятие. Но за гранью этой жизни святая Ксения еще больше помогала людям — и в беде, в горе, болезни. Всем помогала блаженная, ставшая частью истории этого скорбного северного города, кто только ни обращался к ней…

Нет, у Александра не хватало сил, чтобы обратиться к Ксении — она одна могла бы указать ему его путь на земле. Благословен, думал он о ее слове и страшился признаться себе, что еще долгий путь придется ему пройти, чтобы оправдать это ее слово…

И опять на память ему приходила та страшная мартовская ночь.

Он стиснул голову руками. И словно за спасение, ухватился за этот эпизод, когда при всех, при солдатах, при всем дворе Павел ударил его в лицо сапогом.

Отец любил разводы, смотры, парады. Обязательно присутствовал на каждом, придирчиво осматривал каждую деталь экипировки, становился в ряд солдат и поворачивал голову, чтобы видеть строй сбоку, и не дай Бог, если грудь какого-нибудь солдата выдавалась из ровной шеренги. Подскакивал, бил прямо в лицо, закидывал голову назад, пена появлялась на его губах, гнев до неузнаваемости искажал его и без того уродливое курносое лицо. Случилось так и на очередном смотре. Взбеленившийся Павел подскочил к солдату, но Александр не выдержал и бросился на колени перед отцом:

— Батюшка, — закричал он, — пощадите, простите, это я виноват!

И получил в лицо сапогом. Кровь сразу же закапала из разбитой губы, но Александр твердо устоял на коленях…

Увидев кровь, Павел сразу остыл.

— Прости, сынок, — глухо пробормотал он и, не закончив развода, спешно ушел в кордегардию…

Александр знал, у отца бывают эти беспричинные, вызванные мелочами, необузданные вспышки гнева. Но никогда еще он не испытывал такой глухой ненависти к отцу, ненависти за то унижение, которому подвергся он, старший сын и наследник престола, командир полка. Придворные смущенно шептались, переминались с ноги на ногу, кое-кто вызвался, подскочил, подал руку, чтобы помочь подняться.

— Государь прав, — вскочив на ноги, бросил Александр, — разве возможно терпеть такое безобразие в полку…

Кровь капала на мундир, он не отирал ее, но под его взглядом полк подтянулся и затих.

— Коня, — скомандовал Александр и лихо вскочил в седло. Он продолжал командовать, как ни в чем не бывало, а кровь все капала и капала на мундир.

Только сорок дней назад вся царственная семья переселилась в Михайловский замок. День и ночь при свете факелов и фонарей велось строительство этого невиданного замка. В ноябре 1800 года состоялось освящение дворца — в день архистратига Михаила, и сам замок получил название Михайловского. Только здесь, в стороне от города, окруженный рвами и валом, почувствовал себя Павел в безопасности. Всю жизнь он боялся и страшился участи отца — Петра Третьего, задушенного гвардейцами, и суеверие его простиралось до того, что он постоянно рассказывал о своих видениях и предчувствиях. Мрачная меланхолия владела им. Чего боялся, то и случилось. Он думал, что, окружив себя замком, будет в полной безопасности, но судьба судила иначе — в самой его семье, в самом центре замка созрел заговор против императора.