Александр Чиненков - Форпост в степи

— Ляксандр Прокофьевич! — не столько услышал, сколько почувствовал граф обращенный к себе вопрос.

Ну да, это он, атаман Донской, казак с густой окладистой бородой. Симпатичный простой человек. Он даже иногда чувствовал себя неловко перед его простодушной улыбкой и глуховатым голосом.

— Говори, я слушаю.

— Просьба великая к тебе имеется, Ляксандр Прокофьевич, — сказал атаман важно. — Только не насмехайся, Ляксандр Прокофьевич. Я говорить не горазд, когда ты хохочешь. Это очень важно, о чем просить тебя хочу.

— Давай проси. Помогу, чем смогу.

— Видишь ли, городок наш без кузнеца зараз остался. Принял Архипушка наш смертушку лютую, безвременную.

— Будя, наслышан, — нахмурился граф. — Говори, что хотел, и не болтай лишнего.

— Ты не серчай, ежели что не эдак брякнул, Ляксандр Прокофьевич, — распознав стальные нотки в словах графа, обеспокоенно заговорил Донской. — Господь свидетель — обидеть тебя не хотел! За Демьянку вота похлопотать хочу, — как велел граф, прямо сказал Донской. — Он в кузнечном мастерстве силен, да и человек хороший. Срамно подумать, что крепостной он, а не казак вольный!

Над поляной нависла тишина. В воздухе пролетела стая уток, но Александр Прокофьевич даже не заметил этого, так как был потрясен просьбой атамана.

— Ты сам это придумал, Данила, или Демьян надоумил? — наконец спросил он.

— Дык не я это, а атаман, — откликнулся Демьян, который вовсе не спал, как думал граф, а лежал с закрытыми глазами и с щемящим сердцем ожидал начала разговора.

— А чего попроще просить не можешь? — спросил Александр Прокофьевич Донского. — Демьян для меня все равно что брат! И расставаться с ним я никогда не помышлял.

— Побойся Господа, Ляксандр Прокофьевич, — взмолился атаман. — Разве могет эдакий детушка, как Демьян, в крепостных числиться да в прислугах ходить? Ему бы с сабелькой да с казаками зараз за державу воевать! Волюшку дай ему, христа ради, Ляксандр Прокофьевич?

— Ты тоже того хочешь, Демьян? — спросил граф у притихшего слуги.

— Не знаю я, — угрюмо ответил тот. — Поглядел я на казаков и…

Он замялся под пристальным взглядом графа и виновато опустил

в землю глаза.

— Чудак, вот чудак! Да разве ты можешь быть другим, не таким, какой ты есть?

— А что, Архип покойный не такой, как я, был? — на удивление Александра Прокофьевича, быстро подыскал нужный ответ Демьян. — Его ваш братец покойный тоже из крепостных отпустил.

Граф удивленно поглядел на слугу и отвернулся. Когда он заговорил снова, его голос был сух и недружелюбен.

— Ты огорчаешь меня, Демьян, — сказал он. — Ты знаешь, у меня нет родителей, умерли жена и брат. У меня похитили дочь, убили сына, о существовании которого я и не подозревал никогда. Если покинешь меня и ты… Я тебе прямо скажу, — продолжил Александр Прокофьевич, — не нравишься ты мне в последнее время. Раскис ты что–то, Демьян! Сам на себя не похож. Верно я говорю, Демьян? Скажи!

Демьяну захотелось облегчить душу, все рассказать, свалить с себя тяжелый груз, называемый любовью. Но вместо этого он сказал то, что обычно говорят слуги своим господам:

— Прости меня, Ляксандр Прокофьевич! Бес попутал. Прости, христаради!

— Не бес, а девка охомутала, — подал голос молчавший все это время атаман. — Уже годков сколько, а неженатый еще.

— Это правда, о чем атаман говорит? — удивленно вскинул брови граф. — Ты что, зазнобой обзавестись успел? И кто она? — спросил Александр Прокофьевич, глядя на слугу так, словно видел впервые.

— Казака нашего дочка, — посчитал уместным вставить Донской. — Егора Комлева.

— Красивая? — спросил граф, но адресовав вопрос не слуге, а атаману.

— Слов нет, писаная красавица, — вздохнул, отвечая, тот. — Токо вот несчастная она… Жениха еенова басурманы сгубили, — ответил атаман. — Да не просто сгубили, а еще обезглавили. Теперь ей бабье проходу не дает. Даже Демьяну встревать за нее приходилось!

— Вот, значит, как, — задумчиво проговорил Александр Прокофьевич и перевел взгляд на слугу. — А ты что молчишь, словно воды в рот набрал? Почему я узнаю о твоих похождениях от других лиц?

— А что говорить–то, Ляксандр Прокофьевич, — пробубнил Демьян. — Жалко девку стало, вот и встрял. Ежели виноват, прости меня, барин!

Граф задумался. Он перебирал в уме все «за» и «против». Артемьев хотел было пуститься в рассуждения, слова так и вертелись у него на языке, но его смущало молчание остальных.

Он смотрел на Демьяна, тот облизывал губы, словно его мучила жажда.

Неожиданно он вспомнил дочку Машеньку и сразу почувствовал себя усталым и сломленным, отданным во власть кошмаров и бесплодных противоречивых порывов. Он снова посмотрел на Демьяна, с которым обычно в таких случаях делился своей тревогой, тоской по дочери и черпал в этом силу.

— Знаешь что, Демьян, — наконец сказал он, — пока я не найду свою дочь, об уходе от меня даже и не думай.

— Ляксандр Прокофьевич, да как же так? — удрученно воскликнул атаман, который втайне от других надеялся, что граф отпустит слугу.

— Если я останусь один, то с ума сойду! — ответил граф. — А теперь… давайте вспомним, для чего мы сюда приехали. Только сейчас рыбу удить будут атаман и Демьян, а мы… — Он посмотрел на спящего Лариона. — А мы вот с этим лежебокой потешимся стрельбой по уткам!

Несколько недель провел в подвале под шляпным салоном Архип, как пес, с цепью на шее. За это время он успел зарасти волосами, а рваная одежда едва прикрывала грязное тело.

Дни и ночи он проводил в одиночестве, запертый и забытый. Дверь в его конуру не открывалась даже днем; изредка могли принести корку хлеба и воду.

Но в прошлую ночь его сердце дрогнуло: за дверью он услышал тихие крадущиеся шаги. Не видя ничего, Архип прислушивался к темноте.

«Палач? — ошарашила мозг ужасная догадка. — Чертовка подослала ко мне своего слугу, проклятого японца, чтобы убить? Дай Бог, если бы это было так! Могила спокойней, чем эта кошмарная сырая темница…»

— Господи, о чем мои помыслы грешные? — прошептал, испугавшись собственных мыслей, Архип. — Надо гнать их.

«Я готов кажный день терпеть муку, — начал отгонять черные мысли он, — любые мучения, но жить, обязательно жить, покуда не увижу светлый день!»

Он горько усмехнулся и так же мысленно возразил себе с упреком: «Несбыточные мечты. Уже сколько дней я обнадеживаю себя: это будет сегодня. Завтра дождусь. Ожидание неизвестно чего хужее смертушки лютой. Теперь довольно! Сыт по горло этой жизнью. Хорошо бы помереть».

Скрипнув петлями, дверь осторожно распахнулась. Он замер. Но дверь снова закрылась.

«Кто же это? Кто–то вошел? Кто тут? Или тот, кто открывал дверь, вовсе не зашел? Еду и воду мне приносят со свечой. А сейчас? Надо молчать. Эдак я скорее все узнаю. Это неспроста…»