Абрам Каган - Преступление и совесть

Прощаясь, богатырски сложенный Шишов в шутку слегка приподнял своего духовного вожака, дружески прижал его к себе, да так, что у того только кости хрустнули.

— Отпусти, медвежьи твои лапы!..

— Не беспокойся, — смеясь проговорил Шишов, — я ведь осторожно! Но, честно говоря, руки мои чешутся, так и хочется ломать, крушить… Ох, я бы этих Ратнеров!.. Вот только полиция!

— Насчет полиции можешь не беспокоиться…

— Это я знаю, да отец-то мой судья, отцу негоже…

Друзья расстались. Анатолий быстро взбежал на второй этаж.

Отворив дверь столовой, он увидел за столом сестру Настю. Два года не приезжала она домой и вообще редко давала о себе знать. Отец с матерью часто между собой шушукались, но о чем именно, Анатолий толком не знал. Вроде бы на курсах что-то неладно…

Увидев сестру, он бросился к ней и крепко поцеловал.

Настя, как и брат, была высокого роста, дородная, с крупными чертами лица, унаследованными от отца. Анатолий был в мать — курносый, а у Насти нос был отцовский, точеный. Но внутреннего сходства между братом и сестрой не было. Настиного добродушия и чистосердечности Анатолий не мог оценить по достоинству.

И на этот раз, уже с первых минут встречи, сказалась разница в характерах. Началось с того, что брат непременно хотел знать, почему Настя ни с того ни с сего посреди учебного года приехала в Киев. Сестра на это ничего не хотела или не могла ответить. Вошедшая в комнату мать вмешалась в разговор:

— Настя будет теперь заниматься на Киевских женских курсах, — сказала она.

Серафима Гавриловна очень любила сына, закрывала глаза на его отношения с Голубевым, слепо верила в справедливость всех акций «союзников». И наоборот, либеральные настроения мужа шокировали ее. Она чувствовала, верила, что все это в конце концов окончится плохо. Когда Леонтий Иванович выражал недовольство бурным поведением сына в университете, в компании студенческой молодежи, Серафима Гавриловна неизменно принимала сторону Анатолия. Только просила сына быть осторожным, советовала не лезть в огонь…

В первые же часы пребывания Насти дома она поняла истинную причину поспешного бегства дочери с высших женских курсов. Теперь Серафима Гавриловна вздумала искать поддержку у сына, пусть он отругает сестру как следует за такое сумасбродство. Она стремилась закончить неприятный разговор до прихода мужа.

— Что означает сей неожиданный отъезд из Петербурга? В чем дело? — допытывался Анатолий. — Может, она хочет здесь выйти замуж?

Девушка еле сдерживалась. Она отвернулась от обоих и, нервно стягивая на плечах платок, отмалчивалась.

Анатолий повторил свой вопрос, обращаясь непосредственно к сестре:

— Так что же, Настюша, я прав? Хочешь здесь замуж выйти?

— Ерунду ты говоришь. И вообще, оставь меня в покое! — отрезала Настя.

— Что ты огрызаешься! Воображаешь о себе много! — в свою очередь кипятился брат.

Было бы вполне естественно, если б Серафима Гавриловна одернула распалившихся детей, но ей и самой хотелось все узнать, проверить свои подозрения.

— О замужестве я не помышляю, да и нет у меня на примете видного жениха, ну, такого, скажем, как ты, — насмешливо ответила Настя и презрительно посмотрела на брата.

— Разве Анатолий тебе не нравится? — спросила мать.

— Нет.

— Почему же, Настенька? — хихикнул Анатолий.

— Потому что водишься с подлецами…

— Не смей так говорить!.. Мама, ты слышишь?

— Откуда ты это взяла? — мать даже покраснела.

— Я это точно знаю.

— «Я»! Так вот что тебе не нравится, крамольница! — негодовал брат.

— Конечно, не нравится. Это позор для всякой порядочной семьи.

— Ты хорошо слышишь, мама? Так скажи ей, пусть не думает, будто мы не знаем, с кем она водилась в Петербурге и почему вернулась домой…

— Я приехала к родителям, а не к тебе.

— Скажи же ей, мама, наконец! Почему ты молчишь?

Серафима Гавриловна поняла, что дело может зайти слишком далеко, и поэтому решила оборвать перепалку. Она позвонила и, когда из кухни пришла служанка, попросила ее готовить стол к обеду.

— Барин должен скоро прийти, — сказала она, взглянув на стенные часы. — Пойди, Толя, переоденься, ты ведь не в аудитории.

Анатолий скинул тужурку, затем рубашку, сорвал шнур с кистями. Не найдя на обычном месте своих домашних туфель, он раскричался, требуя от служанки немедленно их найти. Но, как на грех, туфли словно сквозь землю провалились.

Мать сняла с ног свои теплые шлепанцы и протянула их сыну, но Анатолий отшвырнул их.

— Порядка в этом доме нет!.. — кричал он. — И никогда не будет!..

— Тише! — строго сказала мать. — Не распускай себя!

— Ты дочь свою учи, а не меня.

Кутаясь в платок, Настя презрительно глядела на брата. О его настроениях она была осведомлена из писем отца. Отец часто выказывал свое недовольство сыном, втайне надеясь хоть таким образом добиться доверия дочери. Леонтий Иванович уже давно подозревал о взглядах Насти, в письмах между строк улавливал ход ее мыслей, но не считал нужным отягощать переписку откровенными вопросами. Он и без того чувствовал, чем дышит его дочь, что переживает.

Как только послышались шаги Леонтия Ивановича, Серафима Гавриловна бросилась ему навстречу.

— С гостьей тебя!.. — сказала она с улыбкой.

Леонтий Иванович, не раздеваясь, поспешно вошел в комнату. Он обнял Настю и поцеловал.

По выражению Толиного лица Леонтий Иванович понял, что произошла очередная стычка.

— Ну а что у тебя, Анатолий? Я слышал, сегодня весело было в университете. Снова Голубев?

Сын молча пожал плечами.

— По какому поводу домашние туфли посреди комнаты?

Сын сидел опустив голову и по-прежнему ничего не отвечал.

— Сними пальто, — сказала Серафима Гавриловна, помогая мужу.

Все молча сели за стол, на котором уже дымился в супнице борщ.

— Рассказывай, Настенька, почему ты так неожиданно домой приехала? — спросил отец, принимаясь за борщ.

Дочь отложила ложку, вытерла салфеткой губы.

— Ты разве не рад видеть меня? — Настя прищурилась.

— Конечно, рад, но всему свое время.

— Ее выгнали с курсов за революционно-жидовскую пропаганду, — выпалил Анатолий и торжествующе посмотрел в сторону отца.

— Как ты разговариваешь? Что за слова? И откуда тебе это может быть известно?

— Нам здесь все известно, можете не сомневаться! — злорадствовал Анатолий.

— Кому это «нам»? — язвительно поинтересовалась Настя.

Обед был прерван, стулья отодвинуты. Все поднялись.

— От чьего же имени ты все это говоришь? — допытывалась Настя. — И какое тебе вообще до меня дело?

— Как это «какое дело»? Ты позоришь благородное имя русских людей. Ты забываешь, что наш отец занимает высокую и важную должность… — Анатолий примирительно глянул на отца.