Абрам Каган - Преступление и совесть

Вечером, когда Верхне-Юрковскую запеленала мутная темень, а в окна ломился мартовский ветер, пришел Колька-матросик в новой студенческой шинели, как всегда веселый и озорной.

— Где же таинственное наследие нашей святой троицы?

— Здесь… — указала Вера в сторону кровати.

— Здесь, значит, находится труп…

Колька-матросик ловко сбросил шинель с блестящими пуговицами и одной рукой вытащил из-под кровати тяжелый ковер.

— Ого, попахивает… А ну давай скорее…

— Не торопись! — властно прошептала Вера.

Мандзелевский вопросительно уставился на Веру: чего еще она от него хочет?

— Разверни! Разверни, говорю!.. — И она протянула ему окровавленную рубашку, чулки и ботинки. — Нужно одеть его.

— Фу… — скривился Мандзелевский. — Сделай это сама, Верка. Я не хочу.

Чеберяк отказываться не стала. Она обрядила мертвое тело мальчика, на разбитую голову с трудом натянула измятую форменную фуражку с гербом Киевского софийского духовного училища, затем велела Мандзелевскому снова завернуть труп в ковер и отнести в пещеру, что находится на другой стороне завода Зайцева.

— Аж туда?.. — удивился Мандзелевский.

— Делай, как я сказала. — И, помолчав, добавила: — Так надо.

— Ну, веди, коль надо, — согласился Колька-матросик и, изловчившись, взвалил ношу на плечи.

В непроглядной темноте они двинулись вдоль Половецкой улицы, вскоре вышли на Нагорную, повернули направо и пошли по направлению к ярам. Колька споткнулся и выругался. Вера и сама едва ноги передвигала, часто хваталась за его шинель, чтоб не свалиться в яр. Наконец они выбрались на глинистую площадку. Тьма сгущалась. Ветер остервенело свистел в ушах.

— Сюда, — Вера потянула Мандзелевского, теперь уже следовавшего за нею. — Стой, — прошептала она. — Положи его пока здесь. Вот тебе спички, пройди-ка в пещеру.

— Один?

Мандзелевский коснулся руки Веры, и та ухмыльнулась:

— Такой смелый налетчик, а темноты боишься… Трусишь, матросик? — насмешливо спросила она.

Он молча шагнул вперед, и вскоре Вера заметила внутри пещеры мерцающий бледный язычок пламени. Затем огонек подплыл ближе — и вот Мандзелевский уже рядом.

— Пошли, — сказал он и потащил тюк за собой.

Еще минута — и обоих окутал холодный и сырой мрак пещеры. У небольшого выступа в стене они остановились: здесь мальчик обретет свое пристанище…

Чеберяк вывалила из ковра труп и прислонила его к стене, напялив измятую фуражку на изуродованную голову. Еще одной спичкой они осветили тело. Руки мальчика были распростерты по стене.

Свернув ковер, Вера сунула его Мандзелевскому и тихо шепнула:

— Теперь пойдем ко мне, чайку попьем. Муж на ночь ушел, дежурит сегодня.

Мандзелевский страшно обрадовался. Достойная награда за труды!

На следующий день Вера должна была встретиться с Голубевым. О, она знает, о чем говорить с ним! С первой встречи Чеберяк безошибочно уловила в нем ненависть к евреям. «Приходите к нам в редакцию „Двуглавого орла“, — сказал он, — Большая Житомирская, тридцать».

— Ну, Коленька, Коля! — будила Вера Мандзелевского.

Матрос спал, натянув на голову одеяло, из-под которого торчали одни только кудри. Но вот он потянулся, раскрыл глаза. Вера тормошила его все настойчивее:

— Скорее, убирайся, муж вот-вот вернется, — Вера глянула на часы, подаренные братом.

Как бы в подтверждение ее слов часы пробили восемь раз.

— Торопись, матросик, — улыбнулась Вера. Она нагнулась над ним, касаясь округлыми голыми руками его лица.

Спросонья он обнял Веру и что-то промямлил.

— Ты что, вставать не хочешь? А ну-ка… — она быстро стянула с него одеяло.

Мандзелевский лежал в кремовом шелковом белье. Глаза его были открыты.

— С ума спятила, Верка?

— Я прошу тебя, вставай, муж скоро придет, — сказала Вера. — Не нужны мне скандалы…

Мандзелевский подскочил точно ужаленный, через несколько минут он уже стоял в своей безупречной студенческой форме и приглаживал волосы щеткой. Стоя проглотил бутерброд, запил холодным чаем и недовольно поморщился:

— Холодный. Трудно было согреть?

— Времени в обрез.

Мандзелевский набросил студенческую шинель и, не простившись, пошел к выходу.

— Постой, матросик! Где думаешь быть вечером?

— Собираюсь поехать в Херсон к своему дружку.

— Сегодня?

— Да. А что?

— Не уезжай. Лучше ко мне приходи.

Каким-то внутренним чувством Чеберяк угадывала, что Колька еще понадобится… Может, до вечера найдут мальчишку в пещере. Пусть уж будет рядом, кто знает, что и как…

После ухода матросика Верка приступила к своему туалету. Достала из ящика крем для лица, привезенный из Вены знакомой дамой, принялась втирать его легкими движениями пальцев. По комнате разлился приторный запах.

Придирчиво разглядывая свое лицо в зеркале, Вера припудрила раскрасневшиеся щеки. В глазах зажглись озорные огоньки — она знала, как заинтересовать мужчину…

Закончив туалет, Чеберяк затянулась в шелковое, черное с бордо, платье. «Теперь, — подумала она, — можно рассчитывать на успех даже у самого красивого артиста…»

Эта простая, но хитрая женщина играла в жизни самые разнообразные роли, часто выдавала себя то за пианистку, то за акушерку. Но как бы она ни маскировала свою внешность гримом и туалетами, скрыть внутреннюю пустоту и цинизм ей не удавалось. Стоило ей только открыть рот, как становилась очевидна ее сущность.

Владимир Голубев не сразу обратил внимание на разодетую женщину, вошедшую в редакцию «Двуглавого орла». Дамский пол мало интересовал его. Он был фанатиком, идеи поглощали его всецело.

И вот разодетая дама уже сидит рядом с Голубевым и что-то нашептывает ему, отчего студент приходит в чрезвычайное возбуждение, глаза его болезненно воспаляются.

— Вы сами это видели?

— Видела, а как же… То есть не я лично… дети мои видели…

— Что видели?! — уже не владея собой, крикнул Голубев.

— Еврея с черной бородой… — выпалила Чеберяк и замолкла, сама, видно, испугавшись того, что сказала.

— Видели или не видели, госпожа Чеберяк? Точно скажите… — У Голубева от нетерпения дрожали руки. — Неужели вы не знаете, что теперь канун Пасхи? Слышите, о чем я говорю?

— Да, конечно… Пасха… — прошептала она.

— Послушайте, глубокоуважаемая! Пусть мальчик пока останется в пещере до… до… — Он задумался. Красные пятна выступили на его лице. — Вы, госпожа Чеберяк, истинно русская женщина, вы не представляете, какую услугу оказали престолу, нашему государю и всей России… Надо только повременить…

Он схватил лист бумаги и начал что-то быстро писать.

Как хорошо, что батюшка познакомил ее с этим студентом, думала Чеберяк, следя за скользящим по бумаге пером. Тень убитого, почти два дня затемнявшая ее жилище ужасом и страхом, теперь отступила. Такой отвратный «домовой»… А еще пришлось пачкать руки о его грязное тело… О, Голубев отведет от ее дома тень, и она обретет утраченный покой.