Абрам Каган - Преступление и совесть

Буковский недоуменно повертел конверт, все поглядывая то на студента, уже переступившего порог, то на послание. В конце концов он сунул конверт в карман.

— Не стесняйтесь, снимите шинель и входите. Степанида! — крикнул Буковский в одну из дверей. — Подай стакан чая гостю, стакан чая в честь свадьбы моей Верочки.

Ратнер не заметил, как очутился в скромно обставленной комнате, где было много стульев и кресел в полотняных чехлах. На пузатом буфете выставлено много фотографий. Одну из них Буковский показал студенту.

— Это моя Верочка. Садитесь, садитесь, господин студент. Степанида! — снова крикнул он в темноту коридора. — Где же стакан чая, чтобы согреть душу? Правда, здесь прохладно. Если б знали, господин студент, сколько у меня нахлебников, приживалок… А вот наконец и чай. Садитесь, молодой человек, садитесь и рассказывайте, обучаетесь? Я закончил юридический факультет Петербургского университета, давно это было, даже забыл, в каком году… Пейте, пожалуйста, — Буковский придвинул розеточку с сахаром. — Здесь, конечно, должно быть варенье, но Степанида ленива. Пейте, пожалуйста. Хотите, покажу вам еще одну фотографию своей внучки — это моя единственная внучка. Жена не дожила до сегодняшнего праздника… Когда вы, господин студент, доживете до моих лет, только тогда вы меня поймете… Правильно я говорю? Почему же не пьете чай?

Ратнер наконец помешал чай ложечкой и, отпив несколько глотков, отставил стакан.

— Горячий? — спросил Буковский.

— Нет. А вы, Василий Павлович, почему не пьете?

— Я люблю крутой кипяток.

Буковский вытащил из кармана конверт и не спеша раскрыл его. Прочел не более двух фраз, и краска гнева залила его лицо.

— Вы что, социал-демократ, молодой человек? — спросил он, сурово взглянув на студента.

— Почему вы так думаете?

— Тогда что ж это такое? — Буковский прочел: — «Во имя справедливости, во имя разума и человеколюбия мы подымаем голос протеста против новой вспышки фанатизма и темной неправды.

Исстари идет вековечная борьба человечности, зовущей к свободе, равноправию и братству людей, с проповедью рабства, вражды и разделения…» — Он прервал чтение и возбужденно заговорил: — Так что это, если не слова социалистов? А кто подписал? Ага… Короленко, Максим Горький, Леонид Андреев, граф Алексей Толстой, академик Овсянико-Куликовский, профессор Туган-Барановский, профессор Бодуэн де Куртенэ… Ну конечно — все социалисты. А вы, верно, социал-демократ… Заберите это, молодой человек…

Буковский сложил бумагу и сунул студенту в карман.

Ратнеру хотелось что-то сказать, но Буковский не дал ему заговорить:

— Запомните, господин студент: вы не были у меня дома. Идите! Не омрачайте мою радость. Степанида! — крикнул он в темный коридор. — Проводи господина студента! Запомните, молодой человек, мы с вами не виделись, я вас совсем не знаю…

…Буковский сердито захлопнул за ним дверь и запер ее на все замки.

Родители Якова Ратнера были крайне обеспокоены тем, что у сына — правда, не очень часто — собираются студенты. Особенно они возражали против одного, который, впрочем, не имел никакого отношения к университету.

— Скажи мне, сыночек, кто этот вихрастый блондин? — выпытывала мать.

— Какой вихрастый, мама? — недовольным тоном спросил Яков.

— Ну, тогда курносый… — пояснила мать, — у которого шапчонка как у мороженщика.

— Это рабочий, мама, порядочный и честный человек.

— Подумаешь, сама честность… Как он попал к тебе, что общего у него с тобой и твоими товарищами?

— Он мне дороже десяти студентов.

— Гляди, Яшенька, как бы не затянули тебя эти революционеры… вышлют ведь за тридевять земель…

— Мама, скажи прямо — чего ты хочешь от меня?

— Чего я хочу?.. Чего желает мать своим детям? — Второй подбородок у нее надулся, и она с гордостью произнесла: — Хочу, чтобы мои дети были порядочными людьми. А когда приводишь в дом такого человека, мне страшно: он может подвести тебя. Ты ходишь на студенческие сходки, и я не знаю, о чем вы там говорите… Но здесь я слышу, что ты кричишь громче всех, а тот с шапчонкой, как у мороженщика, водит тебя за нос. Скажи на милость, кто он у вас, почему говорит больше всех?

— Мама, пусть это тебя не занимает.

— Ну а девица кто такая?

— Курсистка, тоже студентка.

— Так… Папа говорит, что она дочь члена судебной палаты. Это правда?

— Мне, мама, неизвестно, кто ее отец.

— Кто же эта барышня, единственная среди такого множества кавалеров?

— Порядочная, очень порядочная. Со светлой головой…

— Тоже социалистка?.. Ах, сын мой, смотри, как бы не исключили тебя из университета.

— Не беспокойся, мама.

— Не помешало, если бы побеспокоился и отец этой курсистки, что приходит к тебе да все речи говорит. Не пойму, почему нужно столько говорить и часами спорить. Скажи мне, сыночек, разве от ваших разговоров изменится мир?

— Не знаю, мама, что тебе на это ответить.

— А тебе известно, что папу вчера опять звали в гимназию к инспектору, и все по поводу Нюмы?

— Опять что-то стряслось?

— Он читал гимназистам какое-то воззвание. Почему улыбаешься? Знаешь, о чем речь? Пожимаешь плечами… Улыбаешься — значит, знаешь, знаешь… А если пожимаешь плечами, выходит, ничего не знаешь? Притворяешься, Яшенька…

— Мама, меня там дожидаются!..

— Наверное, опять курсистка с вихрастым блондином!

— Почему называешь его вихрастым? У него гладкие волосы.

— Думаешь, я слепая. Хвала господу, еще не ослепла. Когда он горячится, его вихры спадают на лоб…

— Подсматриваешь, мама… Некрасиво!..

— Тебе, видишь ли, хочется приводить в дом курсистку и рабочих, а мне и не поглядеть на них! Я ведь мать! Я тоже хочу знать, что творится на белом свете. Думаешь, я не знаю о деле Бейлиса? Мне все известно. Знаю, что ни за что мучают несчастного человека, эта босячка — Вера Чеберяк — на свободе, хотя она и есть подлинная убийца Андрюши Ющинского.

— Ой, мама, ты, значит, настоящая всезнайка…

— Погоди, не торопись. Думаешь, не слыхала, как тот, рабочий твой… как он все толковал и доказывал, какое это счастье, что Короленко… он, верно, имел в виду писателя…

— Ты и это слышала, мама?! — перебил ее сын.

— А что, ушей, что ли, у меня нет?

— И что же еще ты слышала?

— Вы, значит, счастливы, что Короленко напечатал прокламацию, в которой говорится о невиновности евреев… И все петербургские газеты тоже напечатали эту прокламацию.

— Не только петербургские, и московские, киевские, одесские, харьковские… Во всей России напечатали.

В разных кругах русского общества далеко не одинаково было воспринято обращенное к нему воззвание. Вполне естественно, что пуришкевичи и голубевы сердились, из кожи вон лезли, желая принизить значение этого документа, призывавшего всех честных людей осудить кровавый навет. Черносотенцы в своих газетах «Русское знамя», «Новое время», «Земщина», «Двуглавый орел» и других им подобных осыпали злобными оскорблениями Владимира Короленко. Они скрежетали зубами, размахивали кулаками, стремясь уязвить русский народ, волю которого выполнял писатель. А Короленко спокойно жил в Полтаве на тихой улице и продолжал писать свои горячие статьи, которые как добрые посланники доходили до самых отдаленных уголков великой страны и будили в людях благороднейшие чувства.