Абрам Каган - Преступление и совесть

— Ах ты, негодяй! — воскликнул чиновник, и губы у него задрожали.

Дама подняла лорнет к глазам и повернулась в сторону военного.

— Спросите у него, за что он сидит?

— За что ты попал сюда? — спросил тот у Гаврилы.

— За кусок хлеба, ваше благородие…

— За кусок хлеба? Не может этого быть! — зашептали губы женщины. — Жестоко! — сказала она сопровождавшим ее лицам.

— Жестоко, графиня, но справедливо, — отчеканил военный, с удовольствием поглаживая бакенбарды. — Итак, Бейлис, ты понял, что тебе нужно? Дайте ему бумагу и перо, — приказал он.

— Не надо, господин генерал, — сказал Бейлис. — Я невиновен и никаких прошений о помиловании писать не буду. Я уверен, что меня освободят…

— Ишь какой уверенный! — вскипел генерал, ища поддержку у сопровождающих.

— Чудовище! — взвизгнула дама. — Какое упрямство!

Приподняв подол шуршащего платья, она направилась к двери.

— Чудовище! — раболепно подхватили ее сопровождающие и, опустив головы, последовали за дамой.

Тихим зимним вечером к киевскому вокзалу подошел поезд, и из одного из вагонов вышел человек лет сорока пяти. Не глядя по сторонам, он сразу направился к привокзальной площади, нанял сани и попросил отвезти его на Подол.

— На какую улицу? — спросил извозчик.

— На какую? — несколько задумался пассажир. — Сейчас, сейчас… На Межигорскую.

— Какой номер?

— Приедете туда, и я вам укажу.

— Ладно, барин.

Пассажир с маленьким чемоданчиком в руке был одет в черное драповое пальто с меховым воротником, в каракулевую шапку, на ногах его были сапоги с застежкой.

Проехали Бибиковский бульвар, выехали на широкий Крещатик и у Купеческого клуба спустились к Подолу. У Житнего базара пассажир попросил свернуть вправо.

— А вы говорили, на Межигорскую, — заметил пассажиру возница, но ответа не последовало.

Пассажир, упрятав уши под шапку, сделал вид, что не слышит. Возница перегнулся с козел к пассажиру с круглой бородкой и спросил:

— Барин, куда вы хотите заехать?

Ответа не последовало. Через несколько минут возница снова обернулся к пассажиру и снова в свете промелькнувшего фонаря увидел только бородку. Он не мог понять, спит пассажир или нет.

— Что случилось? — наконец спокойно спросил сидевший в санях.

— Хочу знать, куда вас везти.

— На Межигорскую я просил.

— А мы Межигорскую уже проехали… Дальше ехать боюсь…

— Почему?

— Здесь неподалеку сегодня дрались.

— Кто?

— Хулиганы. Били евреев…

— Кто бил?

— Я ведь сказал уже — хулиганы. — После небольшой паузы возница стал негромко рассказывать: — Вероятно, слышали о Бейлисе, так вот, каждый день дерутся на Подоле, вон там, подальше — на Лукьяновке.

— О Бейлисе я слышал. Он ведь сидит в тюрьме. Так почему дерутся теперь?

— А я знаю? Говорят, что Чеберячка натравливает своих молодчиков. Ну вот, я уже и привез вас, барин, обратно на Межигорскую.

— Большое спасибо. Высадите меня здесь. Как раз сюда мне и нужно.

Возница придержал коня. Пассажир достал из кармана монету, подал вознице и слез с саней… Когда он уже шел, вдогонку ему послышался голос возницы:

— Осторожно, барин… Здесь больно много собак, да еще какие собаки!

Вскоре приезжий постучал в дверь одноэтажного домика.

— Кто там? — спросил женский голос.

— Откройте, свой. Не бойтесь.

— А кто же это? — снова повторил голос.

— Здесь продается сено?

Из-за стола поднялся Петр Костенко и подмигнул жене:

— Это ко мне, не пугайся, — и направился к двери.

— Сколько вам нужно сена?

— Один снопик.

Костенко открыл дверь и увидел человека среднего роста, которого сразу же узнал.

— Григорий Иванович, ждем вас уже три дня.

— Раньше не мог прибыть.

— Раздевайтесь, Григорий Иванович, — обрадованно сказал Костенко и лишь теперь подал ему руку. — Это наш депутат Петровский, — сообщил он жене. — Лиза, чего смотришь так удивленно? Познакомитесь, Григорий Иванович, с моей женой. Она у меня сельская.

— В Киеве проживает и все еще сельская? — усмехнулся Петровский.

— Тоскует по дому, по полю и лесу.

— Мне кажется, что Киев достаточно зеленый город, совсем не то, что донецкие шахты, — заметил гость.

Костенко пододвинул стул и усадил гостя.

— Мне непонятно, Григорий Иванович: вы ведь депутат Думы, так зачем такая конспирация?

— Ай-ай, Костенко, вам ли не понимать этого! Лучше конспирация, чем хвост молодчиков и шпионов. Так что нет и не было здесь Петровского, — оглядывая комнату, спокойно сказал Петровский.

— Вы рассматриваете мое жилье, Григорий Иванович. Я им доволен. Мои друзья по заводу живут в худших условиях. В таком большом городе это еще подходящее жилье.

— Огородик при домике — тоже что-нибудь да значит. Несколько вишневых деревьев напоминают мне мой сельский дом, — несмело добавила Лиза.

— Я с моей Домной Федотовной проживал при Щербиновском руднике в гораздо худшем жилье. Было бы здоровье и возможность увильнуть от полиции. Работать и находиться на воле среди рабочих — счастье, — отозвался Петровский.

Через некоторое время, когда Петровский сидел уже за ужином, Костенко осторожно спросил:

— Вы сейчас прибыли из Петербурга?

Гость удивленно посмотрел на Костенко:

— Разве вы не знаете, что мы, группа социал-демократов большевиков и депутатов большевиков из социал-демократической фракции в Думе, были в Кракове у Ленина?

— У нас в Киеве говорили, что это должно произойти в феврале.

— О феврале нарочно был разговор, для конспирации.

— Понял, Григорий Иванович.

— Если понял — хорошо. А теперь, если позволите, я прилягу отдохнуть, а завтра…

— Завтра мы созовем своих.

— И я вам все расскажу… — продолжал Петровский.

Супруга Костенко приготовила постель и о чем-то шушукалась с мужем. Петровский это заметил и догадался, что речь идет о нем.

— Не стесняйте себя, дорогие мои хозяева. — Гость заметил, что Костенко снял со своей постели одеяло и перенес его Петровскому.

— Нет, нет, этого я не допущу… Обойдусь своим пальто. Днем оно мне служит как пальто, а ночью совсем неплохо служит одеялом. Оно длинное, широкое. Поверьте, намного теплее одеяла. Купил его в Кракове. — Гость извлек из кармана жилета расческу и, расчесывая бородку, улыбаясь продолжил: — Этот костюм помогла мне выбрать Надежда Константиновна. Сидит — словно на меня сшит.

— Кто это — Надежда Константиновна? — спросила Лиза.

— Надежда Константиновна — друг и жена Ленина. И самая активная революционерка, — пояснил Костенко. — Правильно я сказал, Григорий Иванович?

— Правильно, правильно. Слышали бы вы, как Надежда Константиновна обучала нас, как нужно воспитывать флегматичных товарищей, как заставить их быть активнее, а горячие головы более спокойными и организованными. О, Надежда Константиновна очень образованная и преданная делу революционерка.