Абрам Каган - Преступление и совесть

— Мы так и делаем, Григорий Иванович, — сказал Костенко.

— И есть успехи?

— Как когда. Массы темны… Убедить порой очень трудно.

— Терпение и еще раз терпение, иначе мы не завоюем доверие масс, особенно людей с предрассудками. Агенты правительства кричат: «Бейте инородцев — малороссов, татар, евреев, гоните их из России, тогда вам, рабочему люду, будет лучше!» Нам нужно простыми, доступными словами рассказывать, что истинными врагами народа являются самодержавие, министры, жандармы, полиция, чиновники… У вас в университете есть социал-демократы? — спросил Петровский Ратнера.

— Есть, но очень мало.

— Мало? Почему?

— Потому что «союзники» оказывают большое влияние на массы.

— А профессура? — спросил Петровский.

— Профессура… Не все хотят вмешиваться.

— Это хуже. Но нужно быть смелее. Вот вы, господин студент, знаете кого-нибудь из профессуры? — Петровский дружески положил руку на плечо Ратнера. — Вы пробовали когда-нибудь заговорить с кем-либо из профессоров о наших социал-демократических принципах, о борьбе с либералами и «союзниками»?

— Не всегда можно рисковать. Я раз провалился с одним профессором политехнического института…

Петровский перебил его:

— Вы ведь, как мне известно, студент медицинского факультета университета и к политехническому институту никакого отношения не имеете, поэтому там и провалились. А вот, например, с профессором Шабановым вы в каких отношениях?

Ратнер и Шишова переглянулись, их лица выразили удивление и одновременно удовлетворение тем, что Петровский знает о профессоре Шабанове.

— Вы знаете Шабанова? — вырвалось у студента.

— Во всяком случае, я слышал, что он против «союзников». Это уже для нас хорошо. Мне кажется, что с ним можно завести разговор.

Расходились довольно поздно. Из дома Гусева в заброшенном переулке на Демиевке в темноту ночи по одному выскальзывали люди и сливались с падающим снегом.

Петровскому пришлось по душе окружение старого рабочего. Он вспомнил большой зал в Таврическом дворце с чуждыми враждебными лицами, которые ни в коей мере нельзя было сравнить с этими простыми людьми — его людьми, на которых он опирался в своей повседневной работе.

В тот день настроение у начальника департамента полиции Степана Петровича Белецкого было необыкновенное. Во-первых, он старался забыть о том, что сегодня день рождения Таисии Георгиевны. Вчера супруга Мария Ивановна предупредила его: если он снова пошлет своей содержанке цветы, так лучше ему… Она не хочет произносить это слово… О, на сей раз она будет зорко следить…

И Степан Петрович был осторожен, как никогда раньше. Кроме того, Таисия Георгиевна, кажется, уже вчерашний день в его жизни.

Во-вторых, в департаменте полиции происходят важные события. Шуточки! Министр юстиции сообщил не только министру внутренних дел, но и ему, Белецкому, лично, что в деле киевского убийства начинается новый этап. Сам монарх запросил министра юстиции, как продвигается киевское дело, предъявлен ли еврею с черной бородой обвинительный акт? Монарху ответили, что эксперты еще колеблются, трудно подобрать верных людей. Монарх сердился, удивлялся: неужели в его стране нельзя найти ученых, настоящих преданных ученых с русской душой?

Сообщению министра юстиции, что, кроме киевского психиатра Сикорского, никто не хочет стать на службу монархии, Николай Второй не хотел поверить. Но министр юстиции заверил императора в том, что министр внутренних дел обяжет Белецкого обеспечить эту сторону дела. И вот Степан Петрович узнал, что самому монарху стала известна его роль в деле Бейлиса и что монарх возлагает на департамент полиции и на него, Белецкого, особые надежды.

Сказать об этом специалисте, стремившемся поставить в России политический сыск на небывалую высоту, только то, что он находчив в своей должности, это значит ничего не сказать. Он был как вымуштрованная опытная собака-ищейка: прошел школу Столыпина, когда тот был губернатором в Саратове, затем учился за границей — во Франции и в Англии у знаменитых заграничных криминалистов. Он был знатоком Шерлока Холмса и Ната Пинкертона, мастером виртуозных афер. Белецкий отличался циничным подходом к людям и событиям, в каждом деле мог найти необходимую зацепку, чтобы достигнуть своей цели и опутать дело сетью неясных, невидимых нитей, которые создали бы эффект, необходимый его хозяевам. А что в предстоящем киевском процессе важны и необходимы указания главного хозяина — Николая Второго — и его ближайших помощников из союза истинно русских людей, Белецкому было ясно. Начальник департамента полиции хотел сделать все, что нужно, все, что подсказывала ему интуиция.

Ему прекрасно было известно, что без прочно подготовленной, хорошо обоснованной экспертизы суд состояться не может. Важно, чтобы эксперты были авторитетными учеными, с именами, известными если не во всем мире, то хотя бы в России. Но как же сделать, чтобы при подборе необходимого эксперта не было провала? Нужно узнать характер ученого, его общественное лицо, политическую ориентацию. Речь ведь идет о деле, которое должно принести облегчение всему политическому курсу России…

Так думал Белецкий, этот пройдоха полицейский сановник, протянувший по всей России тончайшие нити политического сыска.

Еще будучи студентом юридического факультета Киевского университета Святого Владимира, он много раз читал о Фуше — французском министре полиции времен Наполеона Первого. Фуше, считавший своим принципом служить всем богам, продавать всех и вся, только бы беспрепятственно достигнуть своей цели, стал идеалом Белецкого. Уже став директором департамента полиции в России, Степан Петрович представлял себе, будто на нем такой же парик, как у Фуше, такие же сюртук, туфли и чулки, как у его французского предшественника. Возможно, Степан Петрович сможет достичь такой же высоты и получит такое же звание, как и Фуше.

Как только Щегловитов позвонил Белецкому по телефону, директор департамента полиции сразу ответил:

— Ваше благородие, я подыскал подходящего профессора…

— Кого, Степан Петрович?

— Гм… гм… Косоротова Дмитрия Петровича, профессора судебной медицины.

— А-га, депутат Государственной думы Замысловский уже говорил мне, что на этого профессора можно положиться. Действуйте, — закончил министр юстиции.

Значит, нужно вызвать Косоротова к себе. А может, лучше самому поехать к профессору… Нет, не годится! Лучше к себе, в департамент. Это произведет большое впечатление. И кроме того — авторитет полиции…

Когда профессору Косоротову сообщили, что его просят прибыть к определенному часу в департамент полиции Министерства внутренних дел, он сначала заволновался, а потом успокоился, понял: это, верно, по поводу того дела, о котором намекал министр юстиции как-то при встрече у одного знакомого. Щегловитов рассказывал тогда о каком-то процессе, готовящемся в Киеве, который-де не начнется, пока не скажет своего слова русская наука. Тогда же министр сказал профессору Косоротову: