Абрам Каган - Преступление и совесть

— Немедленно позови ко мне… — Вильгельм велел позвать одного из тех, кто занимался у него русскими делами.

— Что случилось, ваше величество? — спросил вызванный придворный.

— Граф… какие новости в России?

— Ваше величество, я вам уже докладывал. Готовится большой процесс.

— Большой процесс. А что за процесс?

— Ритуальный, Россия отдает ему много сил. Империя погрязнет в нем, как в помоях.

— Очень хорошо. Это нам и нужно…

Граф был счастлив, что угодил своему императору. Последнее время Вильгельм был беспокоен, просил подготовить для него сведения об экономическом потенциале России, главное — о материальных возможностях страны.

— Ах да, ваше величество, чуть не забыл: прокурором на процессе назначен Оскар Виппер…

— Виппер?.. — Вильгельм еще шире раскрыл большие глаза.

— Ваше величество, он ведь немец, этот Виппер.

— Великолепно, великолепно, мой любезный граф.

Вильгельм подкрутил свои знаменитые усы, которые так часто изображали фотографы и карикатуристы всего мира. Довольный, он положил руку на плечо графа и заговорил с подъемом:

— Вы мне как-то рассказывали, граф, о нашем бессмертном короле Фридрихе Великом, который в войне против России у крепости… Ах да, я давно хотел у вас спросить, вы читали когда-нибудь вот эти… — он нарочно поднял вверх книгу, чтобы граф увидел, что именно он держит в руках, — вот эти мемуары князя Отто Бисмарка, где очень удачно сказано о России. Никогда не читали? Каждый немец должен их прочитать. А я… — император помолчал, сверкнул большими жестокими глазами, — мой друг в Петербурге… Ники, не знает, что я готовлю для него, он спит спокойно… — Вильгельм рассмеялся приглушенным смехом, закрывая рот большой волосатой рукой. — Он спит спокойно возле своей Алисы… — Вильгельм рассмеялся так, что слезы брызнули из глаз. — Я говорю, граф, что мой друг, всероссийский император Николай Второй… Заметьте, прошу вас, граф, тоже «второй» — хороший для меня признак. Я говорю, Ники не подозревает, что я думаю теперь о нем. Как вы думаете, граф, где он сейчас находится? Я предполагаю, что в Крыму, в Ливадии…

Граф, конечно, не смел перебивать императора, у которого слова сегодня так легко лились из уст, совсем не так, как всегда. Вообще-то император был молчалив. Он никогда не решал какие-либо вопросы, не посоветовавшись со своими консультантами. А сегодня он такой энергичный и решительный. Не иначе, думает граф, какая-то хорошая мысль пришла ему на ум, и это воодушевляет его.

— Где вы сегодня обедаете? — неожиданно спросил император.

— Где? — граф не знал, что ответить.

— Да, где? Почему так долго думаете? Вообще вы обедаете или такого не бывает в вашей жизни, граф?

Граф покраснел до ушей. Что-то пробормотал, потом произнес решительно:

— Ваше величество, я сегодня не обедаю.

— Вы настолько бедны, мой милый граф?.. — рассмеялся Вильгельм.

— Нет, не то, ваше величество…

— Я приглашаю вас сегодня к моему столу, дорогой граф.

— Счастлив, ваше величество. Такая честь для меня. Я счастлив…

Вильгельм велел графу немедленно связаться с немецким послом в Санкт-Петербурге. Но осторожно…

— Поняли, мой милый граф? — добавил он.

Да, граф, несомненно, очень хорошо понял своего императора.

Ухмыляясь, Вильгельм разгладил усы. Его подчиненный не посмел засмеяться, поэтому прикрыл рот большой ладонью.

Через несколько дней после беседы немецкого императора с графом в дверь одного дома на Итальянской улице столицы Российской империи, где проживал помощник прокурора Петербургской судебной палаты Оскар Юрьевич Виппер, постучалась скромно одетая женщина. Служанка впустила ее и провела в кабинет Виппера. Вскоре появился и сам хозяин. Через большие стекла очков он внимательно посмотрел водянистыми глазами на молодую даму.

Их взгляды встретились. Она попробовала улыбнуться, а он ответил строгим взглядом. Тогда она достала письмецо из продолговатой сумочки.

— Господин прокурор, — и подала письмецо, — я представительница парфюмерной фирмы.

— Я не занимаюсь парфюмерией.

— Это мы знаем, мой господин! Но это важно не только для нашей фирмы, но и для вас.

Виппер напряженно смотрел на протянутую руку с письмом.

— От немецкого посла, — сказала она.

— Почему же вы не пришли ко мне в департамент, мадам?

— Это опасно, господин прокурор.

— Опасно?! — удивился он, не спуская глаз с письма, но брать его не решался.

— Прочтите, господин Виппер. Его величество сам император Вильгельм Второй уполномочил нашего посла в Санкт-Петербурге…

Последние слова повлияли на прокурора. Дрожащими руками он распечатал письмо. В глазах его на мгновение потемнело, но он овладел собой.

— Здесь все написано, господин Виппер. Вы ведь немец, господин прокурор…

Он снова развернул бумагу, еще раз перечитал короткие строки, написанные на немецком языке. Закончив, выжидательно посмотрел на даму.

— Здесь написано, что остальное расскажете вы.

— Да, господин прокурор. — И женщина обернулась на дверь.

— Можете говорить, мадам, здесь никто не подслушивает.

— Нас объединяют одни и те же интересы, — начала она. — Во-первых, наша ненависть к евреям. И во-вторых — и это самое главное, — слышите, господин прокурор, самое главное: необходимо, чтобы вы, как главный обвинитель, так усложнили дело, чтобы скандал обрушился на всю Россию, втянул страну, все ее общество, в глубокую пропасть… Чтобы все другие интересы сошли на нет, тогда наш монарх сможет диктовать России свою волю.

Пауза.

— Вы поняли, господин прокурор? Вы ведь немец… — повторила женщина. — Германия этого никогда не забудет, можете быть уверены…

Слова женщины падали словно удары кувалды — тяжелые, убийственные и неожиданные слова.

«…Германия этого никогда не забудет…» — звучало в ушах прокурора.

— В нашем посольстве, — добавила она, — о вас и о вашей жизни все известно. Вы ведь немец…

Опять молчание. Женщина собралась уходить.

— Вашу руку, господин прокурор, — нежно сказала она. — Надеюсь, вам понятно, что нужно делать? Процесс буквально затопит Россию…

Женщина давно ушла, а прокурор все еще сидел в растерянности. Понемногу Виппер пришел в себя. Ему вспомнилось, как еще в детстве пастор в кирхе шептал на ухо: живешь в России, но должен помнить, что ты немец, принадлежишь к чистейшей расе — германской…

Потом и отец ему как-то сказал: «Оскар, Германия имеет наисвятейший и сильнейший гимн: „Дойчланд юбер аллес…“»

…Увидеть бы женщину, что принесла письмо. Нет ее. А письмо она забрала с собою. Он хотел бы сказать ей: он помнит, что он немец, он ненавидит Россию, ее народ, ее обычаи и ее землю…

В тот день в Петербурге было жарко, очень жарко. Так жарко, что и дышать, казалось, было невозможно. Несмотря на то что было лишь начало июня — по старому времяисчислению двадцатое мая, — жара стояла уже несколько дней подряд. Собаки бежали с высунутыми языками, и люди остерегались их. Сотни и тысячи горожан с раннего утра искали прохлады. Даже очень занятые домашние хозяйки оставили свои дела и, забрав детей, устремились за город. В те дни в Петербурге практически приостановилась обычная жизнь, город был парализован, на обычно людных улицах редко встречались прохожие. Под палящим солнцем большой город был почти пуст, распарен, растоплен своими проспектами, улицами, парками и тысячами раскаленных домов. Все истекали потом, просто теряли силы.