Абрам Каган - Преступление и совесть

— Постоянно проживаю за границей.

После того как выяснилось, что свидетель редко приезжает к матери и к родным, проживающим здесь, и что последний раз он был в Киеве в тысяча девятьсот одиннадцатом году, то есть как раз тогда, когда дети Чеберячки выдумали, что они видели у Бейлиса евреев с большими бородами и пейсами, а сыщики установили, что на завод к Зайцеву приходил этот самый Ландау и еще какой-то цадик Этингер, Грузенберг неожиданно спросил:

— Где вы остановились и… извините, есть ли у вас право на жительство в Киеве?

— Да, — ответил свидетель, — только не на дворцовом участке.

— А у вашей матери есть право жительства на Дворцовой площади?

— Да, но я вынужден был прописаться на другом участке.

— Где же вы прописались?

— На старокиевском участке.

— На какой улице?

— Кажется, на Фундуклеевской.

Тогда отозвался прокурор Виппер:

— Не можете ли вы объяснить, как это так получилось, что у вас есть право жительства в Киеве, но не на Дворцовой площади?

— Я сам не знаю.

— Скажите мне, что это за комедия, вы проживаете на Дворцовой площади, и все об этом знают, а прописывают вас на Фундуклеевской улице?

— Я лично пропиской не занимался.

— Вы совсем не интересовались этим? Я хотел выяснить, для чего это было сделано?

— Не знаю, для чего это сделано.

С места сорвался защитник Бейлиса Григорович-Барский и сказал:

— Я хочу просить, господин председатель, чтобы вы объяснили господам присяжным заседателям, что в Киеве евреи имеют право жительства не на всех участках и что это не комедия, а трагедия.

— Объясните мне, господин Ландау, — вступил в допрос Карабчевский, — вот вы — человек, приехавший из-за границы, не смогли добиться, чтобы вас прописали в собственный дом вашей матери?

— Пропиской занимался дворник.

— А там, где вы действительно были прописаны, вы никогда не проживали?

— Нет, не проживал.

Председатель громко спросил:

— Вы купец? Окончили высшее учебное заведение?

— Не закончил.

— А ваши родные?

— Все мои братья закончили высшие учебные заведения, а моя мать потомственная почетная гражданка.

— Господа присяжные судьи, — обратился председатель к заседателям, — евреи, не получившие высшего образования и не принадлежащие к купцам первой гильдии и проживающие на основании других прав, не имеют права жительства на всех участках города Киева.

Находящийся вместе с другими журналистами на хорах Ходошев подумал: «Точно как ты, Шайкеле Ходошев из местечка Ходорков, не имеешь права жительства в Киеве на всех участках. Гордись, Шайкеле, что ты такой уважаемый гражданин своего любимого Киева». Ему хотелось подойти к первому встречному товарищу по перу и поделиться своими мыслями, но он подумал: «К чему это? Разве мне от этого легче станет?.. Хорошая метла нужна для них…»

В зале зашушукались. Виппер с помощниками, а также помощник Шмакова молодой Дурасевич даже приподнялись со своих мест.

В ряду защитников Бейлиса Карабчевский многозначительно посмотрел на своих коллег и подмигнул Грузенбергу, словно говоря: «Дурак — из бани вон… Как нравится вам председатель?»

На это же заседание был приглашен и второй свидетель — цадик Этингер. Так как он не владел русским языком, к нему приставили доверенного переводчика с немецкого, и свидетель давал показания на этом языке.

Как только Этингер показался на свидетельском помосте, по залу снова пронесся разочарованный шепот: это второй цадик?.. Больше всех растерялись обвинители. Так обмануться! От смущения Шмаков спрятал свое красное лицо.

После того как Этингер предстал перед судом, Шмаков поглядел на своего помощника, а тот, задрав голову, хотел узнать у своего идейного руководителя и учителя: что сие означает? Где настоящий цадик с бородой и пейсами, на которого было возложено столько надежд, что именно он поднимет колесницу обвинения на высшую ступень, а оттуда, с высоты, колеса ее спустятся и врежутся в этих российских юристов, защитников, поломают им ребра, чтобы хруст был слышен по всей России, по всему свету… А тут… пред ними предстал нарядный молодой человек, химик, образование получил где-то в Австрии, постоянно проживает в галицийском городе; сюда приезжает в гости к сестре, к жене Марка Зайцева. Последний раз Яков Этингер гостил у сестры в декабре тысяча девятьсот десятого до января тысяча девятьсот одиннадцатого года. Тогда он приехал по делам. Его фирма торгует хлебом и древесиной, о чем свидетельствуют штемпеля в его заграничном паспорте, поставленные соответствующими полицейскими органами. Выходит, что он был в Киеве до убийства Ющинского. А ему хотели приписать, что он является тем, кто подготовил убийство. Оказалось, что он никогда Бейлиса в глаза не видал, что он даже не слыхал, что такой человек, как Мендель Бейлис, существует на свете.

Прокурор Виппер пытался выяснить у этого галицийского купца, что ему известно о хасидах, о цадиках. Но Этингер ничего не знал, он в жизни никогда не был ни у хасидов, ни цадиков, знать ничего не знает. Переводчик, который для Этингера переводил вопросы прокурора, улыбался его ответам.

— Спросите свидетеля, — обратился Виппер к переводчику, — не известно ли ему, что одним из вожаков хасидов является Залмен Шнеерсон, не слышал ли он такую фамилию?

— Никогда не слыхал, — последовал ответ.

Галицийский купец Яков Этингер пожимал плечами, он никак не мог понять, с какой целью его потревожили, вызвали из родного города в Россию, в Киев, куда он только два раза приезжал к родным или по делу фирмы «Этингер и сын».

Поздний вечер. К концу идет один из последних дней октября. Удивительным показалось появление в стенах Киевского окружного суда двенадцатилетнего мальчика Янкеля Орендаря.

В то время не было еще мощных юпитеров и рефлекторов, ослепляющих глаза. Но в этом дворце богини Фемиды обыкновенный электрический свет был настолько ярок, что некоторые непроизвольно щурились и даже закрывали глаза — особенно один из присяжных заседателей, крестьянин в летах, подстриженный в скобку. Вообще он почти все заседания продремал, только время от времени открывал глаза, словно просыпался от тяжелого сна. Но когда судебный пристав привел в зал перепуганного, худенького мальчика, сонный крестьянин открыл глаза и стал удивленно оглядываться. Этот присяжный заседатель чутьем простого, честного человека понял, что происходит нечто непозволительное. Привести ребенка!.. Сюда… Так поздно… Для него, крестьянина из украинского села, жившего в бедности и нужде, это был совсем чужой еврейский ребенок. Но чего хотят здесь от мальчика? То, что еврей с черной бородой сидит на скамье подсудимых, ему, крестьянину, понятно: возможно, он совершил что-то преступное. Но зачем тащить сюда ребенка? Так думал присяжный заседатель. За то время, что он здесь находится и сквозь дремоту прислушивается к происходящему, ничто его так не взволновало, как появление этого маленького мальчика. Вот и прислушивается крестьянин, слышит голос судейского чиновника со спесивой одутловатой физиономией, чьи большие усы делают его похожим на морское животное. Как называется это животное? Когда-то он это знал, но забыл. Рядом с этим чиновником сидит молодой, тоже надутый, и старается походить на старшего. Например, прежде чем заговорить, старший чиновник ладонью поглаживает пышные усы, и молодой тоже проводит рукой по тому месту, где у мужчин растут усы…