Абрам Каган - Преступление и совесть

Настя сразу направилась к кабинету Ратнера, а Ратнеры, глядя друг на друга непонимающими глазами, молча, с бьющимися сердцами, пошли следом за неожиданной гостьей.

В кабинете Настя, не проронив ни слова, уселась в зубоврачебное кресло и тихо сказала:

— Иосиф… не знаю вашего отчества… Вы знаете, кто я?

— Как же, барышня, сколько раз вы были у нас в доме! — отозвалась мадам Ратнер. Выждав немного, она беспокойно-тревожным голосом спросила: — Где Яша?

— По этому поводу я и пришла к вам.

— Где он?.. Не выматывайте душу.

— Сейчас… — Настя достала из сумочки вдвое сложенную записку. — Вот, он все написал.

— Где мои очки, Иосиф?

— Сейчас… — Отец взял записку из рук девушки, развернул ее и прочитал: «Дорогие родители! Я вынужден был уехать из Киева. Не беспокойтесь. Не могу написать вам, где нахожусь. Узнать обо мне вы всегда сможете у Насти. Яша».

Когда каждый — и отец, и мать — прочитали записку, Настя забрала ее из рук матери и на их глазах порвала на мелкие кусочки.

— Что вы делаете?

— Так надо. Ради Яши и ради вас… — пояснила Настя.

Родители переглянулись, недоумевая.

— Так надо?

— Да.

Пришел из гимназии Нюма. Увидев Настю, он сразу понял цель ее визита.

— Молодой человек, — обратилась Настя к гимназисту, — вы никогда не видали меня у вас в доме…

Кивком Нюма дал ей понять, что ему известно, о чем она говорит.

— Будьте уверены! — сказал гимназист с такой решимостью в голосе, что эта фраза вызвала у курсистки улыбку.

Попрощавшись с Ратнерами, курсистка ушла.

Кивнув в сторону младшего сына, отец произнес:

— Понимаешь, Клара, он тоже с ними…

— Кто?

— Я имею в виду Нюму.

Больше суток продержали Настю в предвариловке жандармского отделения, но потом отпустили домой, так как по существу против нее не было никаких улик. И теперь отец с матерью начали оберегать дочь от всяческих опасностей. Отец особенно привязался к ней после беседы, состоявшейся между ними в подвале предвариловки.

Настя без особого труда добилась, чтобы отец давал ей билеты на заседания процесса, «сколько душе будет угодно», именно так выразился отец. И Настя по возможности тактично пользовалась доверием отца.

Получив на ближайшее заседание сразу три билета, Настя с большой осторожностью разыскала Костенко и Тимку Вайса, передала им два билета, а третий оставила для себя. Между собою они договорились, что там, в зале заседаний, они ни при каких обстоятельствах не покажут вида, что знают друг друга, даже если им придется сидеть рядом.

Небольшой зал Киевского окружного суда в тот день, казалось, был набит порохом. Атмосфера была накалена, и казалось, вот-вот произойдет взрыв. На этом заседании в качестве свидетелей допрашивали сестер Екатерину и Ксению Дьяконовых.

Допрос происходил крайне напряженно. Екатерина Дьяконова — худощавая молодая женщина с заостренными чертами лица — рассказывала страшные вещи: двенадцатого марта она зашла к Вере Чеберяк и застала хозяйку дома возбужденной. Детей не было дома. Свидетельница заметила трех мужчин, шнырявших из комнаты в комнату. «Кто это там у тебя?» — спросила Дьяконова у взволнованной Чеберяк. «Мои знакомые хлопцы», — ответила та. И когда же «знакомые хлопцы» ушли, Вера Чеберяк заметалась по квартире, не находя себе места. Провожая Екатерину Дьяконову, Чеберяк попросила ее прийти ночевать, так как муж работал тогда в почтовом отделении ночью, а оставаться одна она боялась. И сама не знает почему, что-то ее пугает… Дьяконова согласилась и пришла к Чеберяк вечером. Вообще Дьяконова иногда шила для Чеберяк белье — наволочки, наперники, а случалось, и модное платье. Вот совсем недавно Дьяконова сшила ей несколько наволочек на подушки.

Спали обе женщины на одной кровати, а ночью — так рассказывала Дьяконова на суде — она почувствовала в ногах мешок с чем-то твердым. Позже, когда в пещере нашли мертвого Андрюшу, ей пришло в голову, что, возможно, это было его мертвое тело. Позже она подумала, что таинственная беготня «хлопцев» из одной комнаты в другую тоже, очевидно, была связана с мешком. Даже теперь, в зале суда, дрожь пробегает по ее телу — определенно в мешке было тело убитого мальчика, Андрюши Ющинского. И поэтому она не может больше молчать.

Прокурор Виппер, а также Замысловский и Шмаков спросили молодую женщину, почему она не рассказала об этом на допросе у следователя Машкевича. Дьяконова ответила, что, во-первых, она тогда боялась Веры Чеберяк, которая неоднократно угрожала ей, а во-вторых, теперь, после того как она присягнула, она не хочет брать на себя грех и рассказывает все, что помнит и что было на самом деле.

Свидетельница стояла перед судом и смотрела прямо в глаза председателю.

Особенно вызывающе вел себя Виппер. Он не был спокоен, это можно было заметить по выражению его лица. Во время выступления свидетельницы он часто срывался с места, быстро садился снова или же оставался стоять в угрожающей позе, опираясь на пюпитр и слегка наклонив голову. Он часто делал какие-то заметки карандашом, жесты его были четкими и размеренными— по всему чувствовалось, что это в высшей степени практичный и опытный чиновник, умеющий держать себя в суде. Этот человек знал себе цену.

Теперь, во время допроса Екатерины Дьяконовой, которая после присяги хотела очиститься перед судом и перед самой собой и рассказать всю правду, этот петербургский чиновник-немец решил во что бы то ни стало дискредитировать Дьяконову перед присяжными заседателями — ему хотелось, чтобы они взяли под сомнение ее показания. Виппер волновался, глаза его в паузах между вопросами и ответами метали молнии. Говорил он громко, порой переходя на крик, потом внезапно понижал голос почти до шепота. Так старался он вывести Дьяконову из равновесия. Однако она четко и смело отвечала на все его вопросы.

Тут обвинители решили зачитать показания свидетельницы, которые она давала следователю Машкевичу.

На середину помоста выдвинули кованый ящик, до сих пор стоявший под прикрытием недалеко от присяжных заседателей. В ящике хранились вещественные доказательства. В руках председателя появились пожелтевшие фотографии.

Петр Костенко и Тимка Вайс сидели в зале рядом, а Настя Шишова впереди них. Любопытствующая публика тянулась вперед, кое-кто вставал со своих мест, чтобы разглядеть фотографии. Тут послышались недовольные голоса:

— Садитесь, садитесь, вы нам мешаете.

Пристав держал перед глазами свидетельницы фотографии:

— Вот этот — Латышев, или, как его называли, Рыжий Ванька, — послышался голос Дьяконовой. Ее узкое раскрасневшееся лицо даже не дрогнуло. Глаза ее впились в другую фотографию: — А это — Сингаевский, родной брат Веры Чеберяк. А этот — Рудзинский. Этих троих я видела в тот страшный день в доме Веры Чеберяк.