Абрам Каган - Преступление и совесть

— Шолом Аш? Минуточку… Не он ли автор драмы «Бог мести»?

— Совершенно верно, Филарет Харлампиевич.

Хозяин ресторана выпрямился, протянул писателю руку и торжественно произнес:

— В одном провинциальном театре, где ставили вашу драму, я играл роль Ейкеля Шабшовича, господин писатель! Это было на заре моей туманной юности!

— Очень приятно! — Шолом Аш пожал Филарету Харлампиевичу руку, слегка наклонив голову. От его изящной стройной фигуры повеяло достоинством и манерами городского жителя. — Так чем же будете нас угощать, господин ресторатор?

— Чем? Например, отбивной. Но мне кажется, господин Аш, что вы не едите свиного мяса?

— Я не религиозный человек, — широко улыбнулся Аш, показав ровные, красивые зубы, особенно выделявшиеся под черными усами. — Но на ночь глядя лучше было бы съесть яичницу из двух яиц и стакан чаю с пирожным.

— А вино, какое вино вам подать?

— Вино? Это уже мой коллега закажет, — ответил Аш, посмотрев на Ходошева.

— Коньяк было бы неплохо — высший сорт, — сказал Ходошев. — А для себя я попрошу отбивную.

Хозяин подозвал официанта и велел ему подать заказанные блюда и названные напитки.

Вскоре пришли две пары и уселись в двух противоположных углах зала.

Ходошев с Ашем перешли в другую комнату, удобно уселись и завели разговор.

— Как считаете, господин Аш, чем закончится процесс?

— Хотите взять у меня интервью? Рано еще говорить об этом. Я буду писать о процессе, о выводах по этому процессу, — ответил Аш на родном языке.

— Мне приятно разговаривать по-еврейски, хотя я работаю в русской газете и все репортажи веду на русском языке и пишу на русском. Но язык моей бабушки мне не чужд.

— Так добже, как сказал бы варшавский еврей, — улыбнулся Аш.

— Замечательно, как сказал бы киевский еврей, — подхватил Ходошев. — Мне все же хотелось бы знать ваше мнение, господин Аш.

— Все-таки для интервью?

— Нет, нет, не беспокойтесь, просто как мнение Шолома Аша.

— Вы, очевидно, считаете меня знаменитостью и думаете, что мое мнение превыше всего?

— Вы, несомненно, широко известный писатель, но на сей раз мне самому хочется знать ваш взгляд на процесс.

Официант принес ужин. Выпив немножко, оба повеселели.

— Хотите знать мой взгляд на процесс… — начал Шолом Аш. — Народы мира превратили нас в пробный камень для своей совести. По отношению к нам они измеряют свою совесть, потому что тем, кем был Дрейфус для Франции, может стать Бейлис для России. По исходу дела Бейлиса лучшие люди мира могут увидеть, как обстоит дело с совестью, правами человека в России. Кто знает, может быть, воспламенится совесть русского народа. Дрейфус и Бейлис — это наша судьба…

Аш замолк. Ходошев неотрывно смотрел ему в глаза, словно хотел прочесть что-то на его одухотворенном лице. Он ждал, когда Аш продолжит, и тот, расправившись со своим блюдом, развивал мысль дальше:

— Мы должны стать не жертвами правосудия, а борцами за правосудие. Вы поняли, коллега?

— Я хорошо понимаю, что вы говорите.

— Большой радостью, которую принесет нам борьба, должна быть победа, которая объединит не только евреев, но и другие нации. Объединит все нации в одно кольцо. Вот вывод, который можно сделать из процесса Бейлиса.

Несколько минут оба молчали. Ходошев обдумывал услышанное и наконец сказал:

— Большой радостью, которую должен принести процесс, вы говорите, должно явиться кольцо… которое объединило бы нас в одну нацию. Неужели вы думаете, что и я, и вы, и этот простой человек из народа — Липа Поделко, который хотел пожертвовать все свое имущество… Вы хотите сказать, что бедный мастеровой должен объединиться с Бродским, с сахарозаводчиком, в борьбе за справедливость?..

— Да, я думаю, что на первом этапе должны объединиться все простые люди и прогрессивно мыслящие представители высшего сословия. А потом история сама все расставит на свои места, — сказал Аш.

— Само по себе ничто не расставляется, — возразил Ходошев.

Снова оба умолкли. Несколько позже Аш произнес с особым ударением:

— Недаром вы работаете в «Киевской мысли»!

— Что вы хотите этим сказать?

— Так рассуждают социал-демократы — во всяком случае, те, которые маскируются под социал-демократов.

— Это же совсем не так плохо, господин Аш.

— Возможно…

Они распрощались с хозяином ресторана и вышли на улицу.

На фоне светлого лунного вечера памятник Богдану Хмельницкому, казалось, устремился к небу, освещенному мерцающими звездами.

Ночью, после обыска, когда жандармы перевернули в доме все вверх дном, мадам Ратнер сказала мужу:

— Они никаких улик не нашли!

Насмерть перепуганный хозяин дома, несомненно, был доволен, что ничего не нашли, но куда делся сын? Отец с матерью не спускали вопрошающих глаз с младшего сына.

— Ты, Нюмчик, наверно, знаешь, куда делся Яша, а? — допытывалась мать.

Гимназист пожимал плечами и вертел головой: не знаю. Он знает только то, о чем слышал в гимназии: ищут студентов, которые распространяли листовки с призывом к забастовке в знак протеста против сфабрикованного процесса над невиновным человеком.

— Ищут студентов… Где же может быть Яшенька? — простонала мать.

— Наверное, на сходке, — высказал предположение отец.

— Ну да, разве теперь бывают сходки, о чем ты говоришь, Иосиф!

— Именно теперь происходят сходки, — настаивал на своем муж.

Утром, сразу после завтрака, Иосиф Ратнер начал одеваться, чтобы уйти.

— Куда? — спросила жена.

Куда? Он думает пойти в судебную палату, авось что-нибудь узнает от своего знакомого — пациента… он спросит…

— Чего спрашивать, у кого спрашивать? — тревожится жена. Пациенту больше нечего делать, кроме как разговаривать в такое время с Иосифом Ратнером. К тому же что он может знать о Якове? — Ни с кем не надо говорить. Не бери в голову, Иосиф, и не ходи никуда. — Она потянула с мужа пиджак. Она ни за что не отпустит его к судебной палате, это опасно.

— Почему опасно?

— В тревожные дни лучше не ходить в такие учреждения, как полиция, суд…

Ратнеры сидели на кушетке в столовой, а служанка собирала со стола.

— Смотрите, — сказала девушка, — Нюма забыл взять с собою завтрак.

Сверток с завтраком действительно лежал на краю стола.

Отец подхватился, чтоб отнести сыну завтрак в гимназию, но жена не разрешила ему: не надо этого делать, она боится за мужа… Нюма не помрет с голода без завтрака.

Стук в дверь. Оба встрепенулись.

— Стучат, Иосиф.

— Слышу, Клара.

— Я пойду открывать.

— Нет, сиди, сама пойду.

Дверь открыла служанка, и они увидели Настю Шишову.

— Смотри, Клара, это та самая курсистка, которая…

— Иосиф, у меня тяжелое предчувствие…