Абрам Каган - Преступление и совесть

В этот день ресторан посетила также Вера Чеберяк, и не одна — с бледным мальчиком лет двенадцати. Увидев их, Филарет Харлампиевич подошел к Чеберяк и пригласил в отдельную комнату.

— Здесь вам будет уютно и удобно, Вера Владимировна, — сказал хозяин, зажигая электрический свет. Чувствовалось, что он ожидал этих гостей.

— Благодарю.

Она вошла в комнатку, таща за руку мальчонку.

Небольшого роста, худенький, в тесном костюмчике, мальчишка испуганно присел на стул, пододвинутый ему Филаретом Харлампиевичем.

— Сиди, сиди, Назарик, не дрожи, — сказала Чеберяк.

— Мне холодно…

Мальчик рванулся было к входной двери, но там его задержал хозяин ресторана, который осторожно взял его за руку и подвел к Вере Чеберяк.

— Не бойся, тебе зла здесь не причинят, — мягко уговаривал он ребенка. Увидев, что мальчик не успокаивается, он подошел к буфету, достал кисть винограда, положил на тарелку и подал ему. — Возьми, попробуй.

Рядом уже стояла Вера Чеберяк, она добродушно сказала:

— У себя дома ты, вероятно, такого никогда не видал.

Мальчик промолчал.

Вера Чеберяк, повернув мальчика за плечо, усадила его рядом с собой. Хозяин принес бутылку вина и закуску.

— Скажи, Назарик, фамилия твоя Заруцкий? — спросила Чеберяк.

Мальчик кивнул.

— Это ты играл с моим Женькой?

— Да.

Она налила рюмку вина и выпила.

— На, выпей тоже немножечко. Не бойся, я провожу тебя домой. Я знаю, где ты живешь…

— Не надо, тетя, я сам дойду, я не боюсь.

— Ты молодец, что не боишься. Ты уже мужчина. А ну, покажи свои мускулы — о, сильные, как у моего Женьки…

— И у Андрюши были сильные мускулы, — сказал Назарик.

— Да, и у Андрюшки.

— Сильный парень был Андрюшка, сильнее Женьки. Я помню, тетя.

— Что еще помнишь?

Пауза. Настороженный мальчик смотрел испуганными, несколько затуманенными глазами. Он будто чего-то ждал. Для чего тетя затащила его сюда? Он боялся ее, но сам себя успокаивал: ничего плохого она ему не сделает.

Чеберяк ничего и не собиралась ему делать, она только хотела кое-что узнать от него. От своей дочурки Людмилы она знала, что этот худенький мальчик очень упрям, с характером; и именно его вызвали свидетелем в суд. И вот Вера Чеберяк хочет с ним поговорить, пока он еще не выступил в суде.

— Что ты скажешь, Назарик, когда у тебя спросят об Андрюшке?

— Ничего не знаю, тетя, не знаю, — ответил он и снова попытался уйти.

Но от Веры Чеберяк так скоро не уходят — если она этого не хочет.

— Куда спешишь?

— Домой, на Слободку, — ответил он смело.

— Я провожу тебя домой.

— Не надо. Не хочу.

— А чего ты хочешь?

— Не знаю…

— Ешь, Назарик, не глупи, — она придвинула к нему колбасу, сыр.

— Я не голоден.

— Ну, чтобы есть виноград, не нужно быть голодным.

Правой рукой он отщипнул несколько ягод и положил в рот.

— Возьми еще, не стесняйся. Правда, вкусно?

Съев кисть винограда, он отодвинул пустую тарелку.

— Филарет Харлампиевич, — позвала Чеберяк, — будьте добры, есть у вас еще виноград?

Через минуту галантный хозяин принес крупную кисть на большой тарелке.

Мальчик смотрел на виноград далеко не равнодушно, но не дотронулся до него.

— Ну а вина, немножко вина тебе не хочется выпить?

Назарик молчал. Не дотрагивался до рюмки, даже не смотрел на нее.

— Ты помнишь, как еврей с черной бородой тащил Андрюшку? — спросила Чеберяк.

Мальчик промолчал.

— Ты совсем не кавалер. Я с тобой разговариваю, а ты не хочешь отвечать. Как тебе не стыдно!

Назарик снова ничего не ответил.

— Некрасиво, Назарик. Так ты ведешь себя и со своим дедом, и с бабушкой, и с мамой?

А мальчик молчал.

— Был бы ты моим сыном, я бы… — от злости она прикусила губы.

— Я не был бы вашим сыном.

— Как бы ты у меня заговорил!

— Нет, — сказал Назарик, — вы бы ко мне не прикоснулись.

— Почему ты так думаешь? — мягко спросила Чеберяк.

Тут мальчик набрался мужества и внезапно выпалил:

— Я не видел человека с черной бородой… не видел!

— А я говорю тебе, что видел… ты так и должен сказать, когда тебя спросят в суде… — приказным тоном выпалила Чеберяк.

— Неправда, тетя! — Назарик рванулся и побежал.

Липа Поделко не был набожным евреем, но, как и каждый еврей тех времен, он выполнял все обычаи и правила, по субботам и праздникам ходил в синагогу. Вполне естественно, что в судный день такой человек, как Липа, всегда ходил в синагогу и искренне молился.

Этот судный день был для него особенно тяжелым. Обычно в такой день евреи вымаливают у всевышнего добрый год для себя и для своих домочадцев. Судный день того года был особенно страшным для всех евреев Российской империи, не говоря уже о еврейском населении черты оседлости: Киевской, Волынской, Подольской губернии на Украине и Минской, Витебской, Гомельской — в Белоруссии. Ими овладел особый страх. Что сулит им этот год? Всех угнетало тяжелое обвинение, выдвинутое черносотенцами против Менделя Бейлиса. Они понимали, что обвинение против Бейлиса — это обвинение против всех евреев Российской империи.

Поэтому все правоверные евреи, особенно проживающие в Киеве, своими молитвами надеялись вымолить у всевышнего благополучный приговор для несчастного Бейлиса, терпящего адские муки за весь народ.

На пюпитре, у которого молился Липа Поделко, кроме молитвенника, лежал белоснежный платочек — на всякий случай, если слеза обожжет глаза.

С утра, в первой половине дня, Липа еще чувствовал, что слезы готовы вот-вот пролиться, но во второй половине дня на сердце уже так накипело, что во время перерыва, когда многие вышли на улицу подышать свежим сухим воздухом, он набрался храбрости и сказал одному из молящихся:

— Знаете, реб Ицхок, о чем я подумал? Мне кажется, не нужно плакать, как это делает большинство прихожан, а наоборот, нужно одеться в лучшее платье и всем вместе пойти к зданию суда и требовать, протестовать…

— Почему в лучшее платье? — спросил реб Ицхок. — В порванную одежду — это понятно, пусть они, палачи, видят, что мы в трауре, что мы плачем… — Реб Ицхок разгладил свою красивую бороду, готов был заплакать.

— Нет, не плакать нам надо, реб Ицхок, чтобы враги радовались нашему горю, наоборот, мы должны им показать, что мы сильны, что верим в справедливость и правосудие.

— Николку, русского царя, напугаете, что ли, своей силой… Вас всех, как собак, прогонят от здания суда… А скорее, скажу я вам, реб Липа, вас вовсе схватят и посадят в кутузку рядом с Бейлисом: вот тебе, реб еврей, за то, что бунтуешь.

В это время к синагоге пришел внук Липы, гимназист, и принес деду капли на случай, если ему вдруг станет плохо.

Липа взял бутылочку, протянул ее своему собеседнику, сказав: