Абрам Каган - Преступление и совесть

Были вызваны в суд и так называемые цадики. Обвинители имели возможность выказать свою осведомленность в вопросах хасидизма, когда перед судом предстал свидетель Файвель Шнеерсон, сосед Бейлиса, торговавший сеном и соломой. Ему было за тридцать, он прихрамывал на одну ногу после ранения в русско-японской войне, в которой принимал участие как простой солдат. Именно факт получения ранения на войне дал ему повод истребовать для себя право на жительство в Киеве. Он получил разрешение на прописку в Слободке, на окраине Киева, где ночевал; столовался же он в семье Бейлиса. Родом Шнеерсон был из Любавича, где проживал известный любавичский раввин. И поскольку Шнеерсон был однофамильцем широко известного Залмена Шнеерсона — вожака хасидов (благочестивых), обвинитель, главный специалист по вопросам хасидизма, присяжный поверенный Алексей Шмаков, прямо-таки напал на торговца сеном и соломой, пытаясь доказать присяжным заседателям, что еврей с черной бородой вместе с хасидом Шнеерсоном и цадиками-хасидами сгубили мальчика Андрея Ющинского.

— Вам известно, что Бейлис принадлежал к хасидам?

— Не знаю.

— Он раввинист или хасид? Он принадлежит к раввинистам или хасидам?

— Не знаю. Мне сдается, ни к тем, ни к другим.

— А отец Бейлиса был хасидом?

— Отца его я не знаю.

— Вы не помните?

— О его отце я вовсе ничего не знаю.

— Не знаете?

— Нет, не знаю.

— Ваш отец цадик? А что это означает, знаете?

— Не знаю.

— Выходит, вы понятия не имеете о том, что ваша семья из знаменитых цадиков?

— Не знаю об этом…

А как возрадовались обвинители, когда разнюхали через своих агентов и доносчиков, что на завод к Зайцеву приходили два еврея с бородами и пейсами, в длинных сюртуках… Вот это, наверно, те, кто вместе с приказчиком Зайцева — с Бейлисом — убили христианского мальчика. Это, наверное, те «два цадика» — так прокурор Виппер и его помощники назвали евреев Ландау и Этингера.

Обвинители готовились встретиться с вызванными из-за границы свидетелями. Предположительно Ландау и Этингер — два набожных еврея — происходят из рода знаменитого Залмена Шнеерсона, или, по крайней мере, связаны с ним. Само имя Шнеерсона вызывало страх у судей, у председателя суда, у присяжных заседателей…

Прокурор и его помощники убеждали: вот увидите, что за персонажи эти два цадика, с которыми братается Бейлис! Уже по их внешнему виду можно будет о многом судить — страшные люди с налитыми кровью глазами, с бритвами в зубах. Кто не знает их, этих существ, пугающих на улицах женщин и детей, даже слабонервные мужчины убегают и прячутся от таких страшилищ. И эти дикие существа ходят по нашей земле и отравляют воздух вот уже сколько лет! Они убивают детей — сегодня здесь, а завтра там… Наконец-то они пойманы, их приведут сюда, в Киевский окружной суд, пока что свидетелями, и пусть весь мир убедится в том, что необходимо освободить человечество от таких фанатиков-убийц.

Продажные служители пера живописали в черносотенной прессе, стараясь подготовить общественное мнение в столице России, в больших и маленьких городах и местечках, пытались доказать, что Киевскому окружному суду удалось вывести на чистую воду двух цадиков, которые прятались за границей. И весь мир увидит злодеев, которые вместе с хасидом Менделем Бейлисом совершили гнуснейшее преступление двадцатого столетия.

С затаенным дыханием весь мир дожидался того дня, когда перед судом появятся эти два страшных цадика, — и вот дождался…

В тот день в зале суда особенно бросались в глаза молодчики со значками на лацканах пиджаков. Они старались занять лучшие места в первых рядах среди высокопоставленных дам — жен высших чиновников и служащих администрации юго-западного края. Опытный глаз наблюдателя мог уловить, что многие из этих дам, особенно жены «союзников», переглядывались с прокурором Чаплинским, который, как обычно, сидел за спиной председателя суда Болдырева. Чаплинский, незаметно для окружающих, подмигивал своей пышнотелой жене, которая сидела в первом ряду, широко раскинув свое пышное платье.

И вот ввели молодого человека, одетого по последней моде в темно-синий костюм, белоснежную сорочку и экстравагантный галстук. Свежевыбритый, элегантный, как актер, молодой человек оставил на щеках ниже висков только шпонки, опускавшиеся вниз к коротко подстриженным усикам. Лицо его озарялось иронической улыбкой. Никто в зале, кроме, конечно, защитников Бейлиса, не знал, что этот молодой человек занимается литературой, музыкой, пишет оперетты, две из которых с успехом прошли в парижском Театре оперетты, но здесь, в России, их не захотели ставить из-за вульгарности, легкомысленности и даже неприличности содержания.

Как только свидетель, который походил на одного из персонажей своих оперетт, вошел в зал — пронесся ветерок смеха. Кого это сюда вызвали? Все ожидали увидеть настоящего цадика — глубоко религиозного человека, патриархального еврея с бородой и пейсами, со страшными глазами, одетого в замасленный сюртук. А тут — на тебе! — молодой человек, только что из Парижа. Ландау — так его зовут. Учился в Киевском политехникуме, но не окончил его.

Смех напал не только на публику, пришедшую посмотреть на диковинку, но и на судебных чиновников и присяжных заседателей. Вон тот старший крестьянин с жирным лицом и рыжими волосами нагнулся к соседу, и оба, удивляясь, пожимали плечами: вот так цадик, которым их пугали! Франт какой-то — из тех молодых людей, что ищут развлечений. Вот тебе и цадик! Но нужно еще послушать, какие он даст показания.

Из-за спины Болдырева Чаплинский растерянно глядел на жену. Она же глазами спрашивала у него: «Это и есть тот страшный цадик, Жорж? Что это делается у тебя в судебной палате?». На ее напарфюмеренное лицо набежала тень: ей стыдно было смотреть на мужа. «Что случилось, Жорж, это евреи нарочно тебя подвели, прислали не настоящего цадика, который должен был раскрыть глаза присяжным заседателям?» А они, присяжные, растерянно улыбались друг другу. «Погляди, — как бы говорил ее взгляд, — погляди, Жорж, на прокурора Виппера, твоего петербургского коллегу, на гражданских истцов — Шмакова и Замысловского… У Шмакова нижняя губа опустилась еще ниже, от удивления он даже высунул язык. Жорж, он выглядит побитой собакой. Остатки волос на голове от неожиданности встали дыбом». Она нарочно исподволь посмотрела на защитников — они смеялись, давились от смеха, и больше всех Грузенберг и Карабчевский.

Послышался голос председателя:

— Свидетель, что вы можете рассказать по этому делу?

— Я ничего не знаю, — прозвучал молодой голос.

Тут Грузенберг вставил вопрос:

— Где вы постоянно проживаете, господин Ландау?