Михаил Коршунов - Мальчишник

Сына этот человек в ковбойской шляпе будет называть Львенком и будет стремиться привить ему волевые качества, которыми обладал сам.

Вспомнил я все это, глядя в который раз на Левину фотографию. На обороте фотографии надпись: «Дорогому Мишке! 19 августа 1942 г.». Снимок прислан из Зеленодольска, Татарская АССР. Снялся Лева на документ и прислал мне — Михикусу, Мистихусу, Стихиусу. Прозвища дал Лева. Под этими именами я у него в дневнике, в его общих тетрадях и значусь.

Вторая фотография точно такого же формата, тоже с белым уголком. На снимке — я, стриженный наголо, зеленая гимнастерка, гладкие зеленые петлицы. Рядовой. На обороте — никакой надписи. Такая же фотография, но с надписью должна была быть у Левы. Я послал ее из училища ему в Зеленодольск. Приложил письмо, в котором сообщал, что уже в армии. Больше я от Левки ничего не получил, а потом известие — Лева погиб на фронте. А какой он солдат! Красноармеец-стрелок (так значилось в сообщении о гибели). Как это могло случиться?!

Сижу, гляжу на обе фотографии. Самые простые по исполнению, какие только могут быть. Сдвинул их вплотную. Так мы с Левкой часто сидели в моей комнате на десятом этаже. Я сидел за столом, Лева — рядом, ближе к окну. Раскрыта толстая тетрадь. На тетради фабричная марка «Светоч». Левка читает свой научно-фантастический роман «Подземный клад» о Зеленой пещере и Зеленом океане. Такие же тетради шли у него и под дневники. Я, подперев ладонями голову, слушаю. Вечереет. Но так как Левка сидит у окна — света ему пока что достаточно, и я не зажигаю лампы. Да и он надел очки.

Роман о земном шаре, о сохранении жизни на земле, начиная от древней формации. Группа ученых обнаруживает под землей уцелевшую древнюю формацию с растительностью, различными древовидными хвощами, плаунами, гигантскими папоротниками и животным миром — подземный клад. Левка умел придумывать сюжеты, выстраивать их. Ученые находят место по знакам, оставленным на скалах древними жителями земли для будущих поколений. Впервые в Левином романе я услышал вопрос: когда лишенная костей родила первого, обладающего костями? Главным героем романа был Докембрий или Декомбрий. Точно не помню. Что-то из геологического календаря. Эволюционист Докембрий или Декомбрий искатель окаменелостей, и поэтому действие разворачивалось в огромной пещере. Пещера была зеленого цвета — древний окаменевший песок, оставленный тоже как знак для будущих поколений древним Зеленым океаном. В пещере сохранился даже запах океана. В экспедиции принимала участие девочка по имени Трубадур. Я знал, что у Левки в Ленинграде была маленькая племянница, которую он называл Трубадур, конечно, в память о любимом композиторе Верди. Немного Майн Рида, немного Жюля Верна и много научных знаний и Левиных гипотез.

Левка увлекался всем — от рептилий и панцирных рыб до птиц и минералов, до какого-нибудь керолита и магнезита из нижней части древней коры выветривания. От полетов на Марс до классической музыки и живописи. У него было планетарное мышление, он чувствовал Землю как планету — подвижное, живое тело. Войну рассматривал как состояние катастрофы планеты, катастрофы падения разума.

Лева стал писателем еще в школе, не «писакой», как соизволил я пошутить в детстве, а Левка занести в дневник, а настоящим писателем, готовым к вполне серьезным работам, серьезным обобщениям, выводам. Писали мы все — Юра Трифонов, Олег Сальковский, и я, и многие наши девочки. В классе выходил рукописный журнал. Юра для журнала сочинил рассказ под названием «Взгляд смерти»: у человека от сердца к глазам шла тонкая трубка, и глаза человека силой сердца могли погубить врага. Олег пытался написать рассказ, в котором шпион срисовывал железнодорожный вокзал в городе Линце. Почему в Линце? Олег до сих пор объяснить не может. Но что поразительно, уже в зрелые годы, скажем так, Олег попадет в Линц и увидит вокзал… Вика (в детстве — Тора: это от полного имени — Виктория) и Неля Лешукова — обе они из параллельного класса «Б» — выпускали свой журнал «Торнель», в основном он у них был поэтическим. «Каменный ящик — Правительства дом. В каменном ящике все мы живем…»

Лева, его проза — это вопрос уже другой, если бы сохранились его романы, хотя бы главы из них! Мечтал быть писателем и его отец. Вот что оставил в дневнике Федор Каллистратович Федотов: «Я чувствую огромную склонность, стремление и желание к творчеству. Правда, в этой отрасли я еще не проявлял себя как следует. Не испробовал своих сил и способностей. Я сказал — не испробовал, но это не значит, что я вовсе не писал. Наоборот, написано мною изрядное количество. Будучи еще в Америке, я уже написал пьесу «Бобыль», которая была поставлена на сцене и имела успех, что сильно польстило моему молодому самолюбию. Взялся я писать пьесу при следующих обстоятельствах: приближалась забастовка грузчиков, союзом которых я тогда руководил (г. Эри, 1916 г.). Необходимо было вести самую деятельную агитацию и пропаганду среди доковских рабочих. Наша группа решила устроить предприятие, платный спектакль. Музыканты, артисты у нас были свои… Возник вопрос: какую пьесу поставить? Мы написали в Нью-Йорк, в один из самых больших книжных магазинов, объявив, в чем дело, и прося, чтобы нам прислали пьесу покороче и пореволюционней. Но ни короткой, ни длинной революционной пьесы у них не оказалось…»

Тогда-то Федотов, или, как его называли в Америке Фред, или Фредди, сам написал пьесу в двух действиях. Прочел ее на собрании союза грузчиков. Пьеса была единодушно одобрена и принята. Затем и поставлена. Дальше Фред заносит в дневник: «Я еще напишу свою настоящую книгу — книгу, которая расскажет о жизни и которая сама будет куском этой жизни, горячей, суровой и увлекательной. Это будет волнующая книга… Честное слово! Она будет дымиться в руках».

Левка ко мне приходил всегда к семи часам и читал очередную главу из «подземного» романа. Поэтому когда я впервые узнаю о настоящем подземном ходе, расскажу об этом Олегу Сальковскому, мы тут же решим посвятить в эту тайну Левку. Еще бы! Такого специалиста!

Левка читал роман без выражения, суховато, как научный доклад. Не терпел эмоциональности, восторженности, патетики. «Барахтанья и кудахтанья». При встречах и расставаниях все мы, Левкины друзья, никогда не обнимались, не трясли «громогласно» рук. Просто: «Здоро́во!» — «Здоро́во». — «А ты не изменился». — «И ты тоже», — буркал в ответ Левка. Или Левка: «Эко, братец тебя растолстело!» Это он Олегу Сальковскому, Салику. Или мне: «Ну ты, шельмец, и расчернелся!» Реакция на мой загар после Крыма, где я жил каждое лето у бабушки с дедушкой в слободе Бахчи-Эль, на окраине Симферополя; местечке очень пестром, населенном татарами, греками, болгарами, турками, цыганами. Юру Трифонова Лева ударял по плечу, и они кивали друг другу: этого им было достаточно. Юрискаус — это Юрка, а Леонардо или Гумбольдт — это Левкины прозвища в классе.