Вячеслав Кеворков - Каждому свое

— А ногу-то куда вы дели? — негодующе поинтересовался Шниттке.

— Ах, да, вечером гостям подали. Такого они и не ждали, съели с удовольствием, да еще и за фюрера тосты поднимали.

— Ну, а как же фюрер? Остался голодным? — с улыбкой поинтересовалась Карин.

— Не знаю, ему из вагона-ресторана какое-то специальное блюдо принесли из капусты с яблоками. Франко даже ради политики сдержаться не смог и попросил кусок мяса.

В подтверждение слов хозяин представил гостям на обозрение фото, на котором оба диктатора фальшиво улыбались друг другу.

— Спасибо за вкусный рассказ, — прервал хозяина Шниттке, и, пожалуйста, принесите еще двойной киршвассер.

Профессионализм взял верх: нельзя перегружать гостя своим присутствием. Хозяин тут же удалился и прислал с официантом нераспечатанную бутылку вишневой водки. Шниттке принял это как должное, тут же наполнил рюмки и предложил выпить за адмирала.

— Недавно он был здесь проездом, мы просидели до глубокой ночи, обсуждая главное — что ждать от грядущего.

— И к чему пришли? — поинтересовался Генрих.

— В лучшем случае — виселица, в худшем — гильотина. Смотря, какой придумают сценарий.

На следующее утро все трое отбыли в Париж, который встретил их весьма настороженно. В отеле «Ритц», большая часть номеров оказалась свободной. Шниттке прямо с вокзала отправился в резидентуру абвера, Карин и Генрих распаковали чемодан и спустились в ресторан, который оказался пуст, если не считать многодетной румынской семьи, завтракавшей в дальнем углу у окна.

Усаживаясь за столик, Карин поежилась и обняла себя за плечи обеими руками.

— Если позволите, я принесу вам плед? — предложил официант.

— Ни в коем случае, он будет напоминать мне о грядущей старости!

— А вот что-нибудь перекусить нам, пожалуйста, принесите, и обязательно — кофе, — постарался развеять мрачные мысли Карин Генрих.

Разубеждать молодых дам в неизбежности их грядущего старения — вещь сложная, а потому официант был благодарен Генриху за поддержку. Благодарность оказалась в высшей степени щедрой: на столе появились блюдо с жареным фри, ветчина двух сортов, тосты, укутанные словно младенцы в белоснежные салфетки, кусочки сливочного масла на льду и домашний клубничный джем.

Аппетит приходит во время еды.

Внезапно и надолго исчезнувший Шниттке появился, когда стол уже был накрыт. Ранее в отель «Ритц» он не приходил «по оперативным соображениям», а в ресторане появился, демонстрируя полную уверенность в себе и, сев за стол, потребовал выпить чего-нибудь покрепче кофе. Официант с улыбкой предложил русской водки.

— Самая настоящая, из немецких трофеев начала войны, — подчеркнул он.

— А вот это великолепно! — пришел в восторг Шниттке. — Давайте выпьем и вспомним, как браво все начиналось и как мрачно заканчивается.

Водка всем пришлась по душе и кстати.

— А вы знаете, она ведь сладкая! — изумилась Карин после трех глотков.

— Вот и прекрасно! — восхитился Шниттке, — и, пока мы еще в трезвом уме и здравой памяти, давайте решим наши служебные задачи.

— Кстати, когда я набрался мужества и предложил адмиралу не возвращаться в Берлин, он только усмехнулся.

— Дорогой Шниттке! Абвер, то есть, мы с вами, ухитрились оставить в оккупированных нами странах от Волги до Ла Манша не самые светлые воспоминания о себе. А, как вам известно, платить приходится не только по счету в ресторане, но и за содеянное в жизни. Нас же принесет в жертву победителям наше же руководство, которое судорожно и спешно пытается переложить вину на низы. Это заигранный сюжет в истории человечеств.

Шниттке помолчал, а затем вдруг спохватился, открыл портфель и выложил на стол две разновеликих пакета.

— Ах ты, черт, чуть не забыл! Вам, мадам, предоставляется бессрочный отпуск с полным содержанием по линии командования военно-воздушных сил Германии. Тебе, Генрих, оплаченный отпуск на полтора месяца с правом получения содержания в любой резидентуре. А это — подписанные бланки для передвижения по территориям, где еще слышится немецкая речь. Ну вот, кажется, я исполнил свой долг, а потому имею полное право, — он умолк, пытаясь собрать расползавшиеся в стороны пьяные мысли.

Генрих поднял глаза на Карин, и ему показалось, что оценки их схожи. Люди пьяные и трезвые воспринимают мир по-разному, хотя миру они одинаково безразличны.

— Кстати, — продолжил Шниттке, — наши коллеги, которых я повстречал в Андэй, рассказали, что после покушения на фюрера арестовано пять тысяч высших военных и не военных чиновников, большинство которых казнены, в основном через повешение.

— И чего же нам ожидать? — спокойно поинтересовалась Карин.

— Того, что эта цифра вырастет в тридцать, а то и в пятьдесят раз. — Шниттке помолчал, затем поднялся из-за стола.

— Что ж, завтра утром еду в Берлин. Вновь надену форму и буду служить дальше, правда, уже непонятно кому. Пошли слухи, что мы теперь не военные, а «государственно безопасные», — Шниттке криво улыбнулся, поцеловал на прощенье Карин в щеку и крепко пожал руку Генриху.

— Жаль, жаль расставаться с вами. Мой дружеский и искренний вам совет — воспользуйтесь отпусками и не спешите возвращаться. Кровавая вакханалия в Берлине закончится не скоро. Одним словом, желаю вам как можно лучше вывернуться из этого вертепа.

Рано утром следующего дня Генрих спустился из гостиничного номера вниз к стойке портье и застал того за замысловатым занятием — он с усердием, достойным лучшего применения, начищал медные подвески к ключам от номеров. Спросив портье, как лучше добраться до зоопарка, Генрих наткнулся на полное непонимание того, как можно отвлекать такими глупостями занятого человека.

— Нашел занятие в наше время — на зверей смотреть! Лучше в зеркало бы глянул, получил бы то же самое удовольствие, — пробурчал портье.

Он достал из-под стойки потертую карту и изобразил на лице дежурную улыбку.

Выйдя из отеля, Генрих медленно пошел по тротуару, разглядывая под ногами гранитные плиты мостовой, отшлифованные поколениями парижан. Наконец, он остановился, поднял голову и удивился. Перед ним была массивная стена дома, сплошь завешенная черно-белыми рекламными щитами, на которых не было ничего, кроме исполненным черным по белому или наоборот знакомого всем имени — Шанель.

Справа — дверь с вывеской «Служебный вход», рядом на углу дома, как полагается, казенная табличка: «Рю Камбон, 29–31».

Дверь открылась и выпустила пожилую женщину, следом за которой на улицу вырывались стрекочущие звуки работающих швейных машин, чему Генрих искренне порадовался.

«Какая же властная вещь — мода!» — усмехнулся он про себя. — Война поливает человеческой кровью землю и губит души, а люди озабочены тем, в каком покрое пиджака и форме шляпы лучше предстать в свете».