Вячеслав Кеворков - Каждому свое

— Стоп, стоп! Месть у нас на повестке дня не стоит. Сегодня вы — моя охрана, и ничего более, — решительно укротил излишние эмоции Генрих.

Когда выехали за город, началась пурга. Снежные языки постоянно то там, то тут вылезали на дорогу, стараясь препятствовать продвижению экипажа. Однако русские лошади, как и вся нация, с детства не избалованные условиями жизни, весело бежали вперед по запорошенному пути, не обращая внимания на причуды природы. Когда оказались в лесу, пришлось сменить бег на шаг. И в кибитке стало тихо. Генрих поглядывал на обоих спутников и не мог не отметить изменений, которые происходили с Дубровским буквально на глазах. За последний час, а точнее с момента получения оружия он почти полностью прошел обратный путь к тому Дубровскому, которого Генрих впервые встретил в московском ресторане — отчаянного боевого офицера, презирающего и смерть, и немцев, и всех, кто уклоняется от фронта.

После долгого блуждания по заснеженным лесным дорогам и бездорожью подъехали к аккуратно сложенному дому лесничего со всеми необходимыми для хозяйства пристройками.

Навстречу выгружавшимся из кибитки гостям вышли хозяин с сыном, который тут же подхватил лошадей под уздцы и увел их вместе с санями куда-то на задний двор.

В доме было тихо, сухо и тепло. Лесник проводил гостей в дальнюю комнату, где неразговорчивая жена хозяина уже накрывала на стол. Чугунный котелок, доверху наполненный клубнями разварившегося картофеля, блюдо с очищенной и мелко нарезанной рыбой, а также крынка теплого молока, затянутая сверху аппетитной розоватой пленкой. На краю стола расположился каравай свежеиспеченного темного хлеба в окружении многочисленных граненых стаканов различной емкости и предназначения. Последние мазки к общей картине предстоящего застолья добавил Скиба, выложив на стол круг немецкой копченой колбасы и кусок сала.

— Ну что, начнем? — обратился хозяин почему-то к кучеру. Молодой человек вовсе не смутился, руководствуясь, очевидно, особенным табелем о рангах, и готов был принять это как должное. Но в тот момент в комнату ворвался сын хозяина. Он стремительно подошел к отцу и что-то взволнованно шепнул ему на ухо. Тот раздосадовано покачал головой.

— Виталий, немец, похоже, кончается, — обратился хозяин вновь к молодому вознице.

И тут произошла полная смена караулов.

— Это что за немец? — резко поднялся из-за стола Генрих.

— Да вот второго дня ехали с Двины после рыбалки и в лесу натолкнулись на сбитого летчика. Ранен в обе ноги. Идти не может, ползет к своим по компасу. Мы, как могли, перевязали, на санях привезли в дом. Что дальше делать, не знаем. Если будете кончать, отвезите подальше в сторону.

— С пленным, да еще с раненым, воевать непристойно, — сказал Генрих и тут же обратился к вознице:

— Тебя, как я слышал, Виталием зовут?

— Так.

— Тогда пойдем, разберемся с немцем.

В сарае, широко раскинув руки, на копне сена лежал подполковник имперских воздушных сил в форме, украшенной железным крестом первого класса и прочими знаками боевого отличия. На рукаве нашивка «Африка», да и сама униформа легкая, для тропической жары, а не для русского мороза. Луч света, проникавший сквозь небольшое оконце в стене, освещал бледное лицо, покрытое красными пятнами. Услышав приближающиеся шаги он, не открывая глаз, перекрестился.

— Как самочувствие? — наклонился к лежавшему Генрих.

Тот, с трудом открыв глаза и, видимо, уже плохо отличая бредовое от реального, несколько мгновений пристально разглядывал человека в немецкой форме. Затем закрыл вновь глаза и тихо, почти шепча, произнес:

— Передайте жене, что я до конца оставался верен ей.

— Думаю, было бы полезно вам лично передать его немцам, они это оценят.

— Молодец, Виталий! Я как раз об этом думал. Запрягай гнедых!

Лошади, словно поняв сложившуюся ситуацию, бежали ровно, почти без передышки. Раненый лежал на медвежьей шкуре в глубоком забытьи. Иногда он открывал глаза и, казалось, пытался понять происходившее вокруг него.

К госпиталю, разместившемуся в здании прежней городской больницы, подъехали за полночь. Двое автоматчиков, охранявших здание, должным образом приветствовали майора, легко взбежавшего по ступенькам крыльца и скрывшегося в здании. Тут же почти на всем нижнем этаже здания вспыхнул свет, дверь отворилась и два санитара с носилками бегом бросились к стоявшему у входа экипажу. Действуя весьма профессионально, хотя с виду бесцеремонно, они уложили раненого на носилки и унесли в здание.

— Господин майор, я — дежурный врач. Прошу вас пройти ко мне в кабинет. Необходимо соблюсти некоторые формальности.

Уже за столом, он взял ручку и изготовился записывать:

— Ваша фамилия, звание, место службы?

— Майор Груббе, офицер абвера.

— Как и где вы обнаружили подполковника фон Клюге?

— В лесу, километрах в пятидесяти от Великих Лук. Раненый в обе ноги, он пытался ползком добраться до наших, но двигался как раз в противоположном направлении.

— А теперь вопрос не для протокола. Какого черта вас понесло среди ночи за пятьдесят километров от гарнизона? — С последними эмоционально выдохнутыми словами на Генриха пахнуло густым перегаром.

— Абвер — понятие круглосуточное.

— Прекрасный ответ. — Доктор достал из шкафчика бутылку. — Настоящая русская водка, великолепный продукт, не верьте, когда говорят, что она укорачивает жизнь. Как постоянный ночной дежурный утверждаю, что стопка водки действительно сокращает — и существенно! — с этими словами он поднял указательный палец, — но не жизнь, а проклятую военную ночь.

Тема здоровья еще долго оставалась в повестке вечера.

— Мой шеф любит повторять, что получить очередное звание много легче, чем сохранить здоровье.

— Кстати, как состояние подполковника фон Клюге, которого я привез?

— Клюге? Думаю, выберется без особых потерь. Пятка только вот у него под сомнением. То ли он ее приморозил немного, то ли. Да вы не волнуйтесь, обойдется он и без пятки.

— Вы думаете? Все-таки отважный летчик, настоящий ас.

— Да ладно. У него в документах написано: «фон и цу» Клюге! «Фон» — значит, что он дворянского рода, а «цу» — что у них и земель, и замков достаточно, управлять которыми можно и без пятки, одной головы достаточно, — доктор при этих словах неприятно захихикал, одолеваемый одновременно и завистью, и ненавистью. — Фюрер прав, когда не доверяет «фонам».

Генрих не был согласен с фюрером, а потому поспешил распрощаться с доктором.

На улице заметно похолодало, и Виталий заботливо накинул на лошадей сильно потертые от времени попоны.

— Вас, господин майор, завезу в гостиницу и потом поставлю лошадей в тепло на ночь. Им отдохнуть пора, намотались за день. А завтра утром в девять подъеду к гостинице.