Вячеслав Кеворков - Каждому свое

— Как намекнул капитан первого ранга, мы столкнулись с трудностями на фронтах и в первую очередь с нехваткой полевой артиллерии. Именно поэтому мы обращаемся к вам как к патриоту Германии.

— Господин Шпеер, поверьте, к вам я отношусь с искренним и заслуженным уважением, но для чего все эти пафосные фразы? Вы — не министр пропаганды, а я — не из толпы, жаждущей призывов и лозунгов, — он потянулся к салфетке, но не найдя ей применения, смял правой рукой до неузнаваемости и раздраженно отбросил в сторону.

— Насколько я понимаю, вы настаиваете на том, чтобы я прекратил выпуск самого совершенного на сегодня в мире оружия, созданного немецким интеллектуальным гением и воплощенного в металл искусными руками тысяч немецких рабочих. Подумайте сами, «Большой Густав» способен забросить из тридцатиметрового ствола снаряд калибром в один метр, весом в четыре тонны на расстояние почти в пятьдесят километров! Нас с вами уже на свете не будет, господин министр, а эти четыре чуда немецкой творческой мысли займут свои места в музеях мира как лучшие образцы гения германских архимедов.

— Необходимой предпосылкой для этого должно быть, чтобы немецкие архимеды выжили в этой войне, а, значит, чтобы победил немецкий народ.

— И все же, господин министр, я как глава корпорации «Фридрих Крупп А.Г.», не вижу достаточных причин, чтобы отказаться от исторической миссии, выпавшей более века назад на долю Круппов, и прекратить производство самых выдающихся наших детищ — «Густава» и «Берты» уже потому, что это — воплощенные в истории имена моих родителей. Не сомневаюсь, господин министр, и вы в ваших поступках исходили бы из тех же нравственных принципов.

В этот момент министр неприлично громко, как показалось Шниттке, положил вилку и нож параллельно друг другу на уже пустую тарелку.

— Ошибаетесь, господин Крупп. Я бы не стал сразу отвергать нашу просьбу, которая является также и предложением, а постарался бы извлечь из нее нечто полезное для своего предприятия.

— И что же государство готово нам предложить?

— Например, увеличить число рабочих из оккупированных стран на ваших предприятиях.

— Х-мм, неплохо.

— А также военнопленных.

— Еще лучше.

— Или, — Шпеер выдержал эффектную паузу, внимательно разглядывая хозяина, — специальным декретом фюрера превратить корпорацию «АО Фридрих Крупп» в «Общество с неограниченной ответственностью Альфред Крупп», то есть, в сугубо частное предприятие владельца.

Последние слова, как удар молнии, на мгновение парализовали Круппа. Рука его замерла в воздухе, подыскивая нужный жест.

— И вы представляете себе, как это могло бы быть реализовано на практике? — довольно быстро вновь обрел самообладание хозяин дома.

— Я же сказал — декретом фюрера.

— И вы думаете, что?

— У меня есть основания надеяться.

На обратном пути Шниттке улучил момент, чтобы осторожно спросить:

— Скажите, господин министр, вы в самом деле уверены, что фюрер подпишет такой декрет?

— С этим декретом была целая история, — рассмеялся в ответ Шпеер. — Прежде, чем направиться к Круппам, я написал проект этого самого декрета и попросил адъютанта фюрера Рудольфа Шмундта, курирующего вооруженные силы, показать шефу мой текст. Фюрер, прочтя черновик, взял ручку и поставил подпись со словами: передайте министру, чтобы действовал решительно. Вот мы с вами и действовали, как нам велели — по черновику.

— И вы думаете, Крупп согласится?

— Дорогой мой! Сегодня в мире нет реальной силы, способной противостоять подписи Адольфа Гитлера.

— Вот так, — закончил Шниттке, внутренне довольный и происшедшим, и тем, как он все складно изложил.

Генрих не остался в долгу и поведал Шниттке все, что было изложено в записке адмиралу.

— Теперь понимаю. То был, несомненно, адмиральский восторг. Теперь у него серьезный материал на Шелленберга на уровне предательства, со всеми вытекающими последствиями, — он провел большим пальцем по горлу. — Правда, Вальтер вряд ли отважился бы на подобное без Гиммлера. А это уже ситуация тигровая, то есть у кого клыки крепче. У адмирала они отсутствуют, зато светлая голова. Итак, тупая сила против интеллекта.

Многие считают, что телефон был изобретен для интриг, а не для обыденного общения людей.

— Здравствуйте, господин Генрих. Простите за поздний звонок. Две очаровательные дамы хотели бы провести остаток вечера в вашем обществе.

— Если среди дам будет и фрау Карин, то я с восторгом приму приглашение.

Небольшое уютное заведение на девять столиков в зеленом пригороде столицы Рейха не выделялось интерьером. Против традиционной стойки бара было сооружено небольшое возвышение, все пространство которого без малого занимало крошечное пианино.

Пестревшие по стенам цветастые символы германских земель не оставляли при этом сомнений в том, что хозяева верны в своих предпочтениях только родной столице — Берлину.

Хозяйка заведения Бригит, встретила гостей широкой доброжелательной улыбкой вместо привычно растянутых губ в знак фальшивого восторга, заученных объятий и звонких поцелуев.

Зал пустовал и лишь один столик был накрыт скромно, но с любовью, на три персоны.

Оказавшись единственным мужчиной в этом скромном обществе, Генрих был вынужден взять инициативу в свои руки.

— Не люблю и не умею говорить красиво, но хочу поднять бокал за художника, написавшего картину «Солдат и прекрасные дамы». Имя его неизвестно, как анонимны и натуры, с которых он писал.

Однако вечер, задуманный в духе Серебряного века, рассчитанный на отвлечение собравшихся от обыденности, отчего-то не заладился. Несмотря на очевидные старания устроителей, участники застолья постоянно возвращались к бедам сиюминутным.

— Извините, Генрих, но единственная военная награда, которую я сразу распознаю, — это медаль за ранение, — кивнула Бригит на знак, украшавший левый нагрудный карман Северова. — Такую же медаль положили со всеми почестями на грудь в госпитале моему умирающему жениху. Помню, какой-то мелкий чин в белом халате громко произнес: «Под такой медалью и умирать не страшно.

— Похоже, он уже пробовал, — поморщилась Карин.

— Что ж, похоже, — вяло согласилась Бригит, — смерть близких — травма на всю жизнь. Мои родители с трудом пережили Первую мировую. Отец был тяжело ранен, и мама еле выходила его. Поэтому они не захотели переживать муки еще одной войны и умерли с ее началом, почти одновременно. Затем погиб брат на фронте.

Она на минуту умолкла и затем продолжила:

— Оставшимся в живых не многим лучше. Из-за бомбежек закрыли кабаре, в котором я дебютировала. Что прикажете делать в такой ситуации?