Вячеслав Кеворков - Каждому свое

— Вполне. Должен вам признаться, что Видеманн — и вправду настоящий друг. Во времена, когда фюрер не лучшим образом относился к немецкой аристократии, Фриц добился моего назначения во Францию, где я бесконечно счастлив, прежде всего потому, что могу быть рядом с вами.

— Спасибо, дорогой! — Коко обняла его за шею и поцеловала в щеку. — Я вовсе не хотела обидеть твоего друга, недоброжелателей у него достаточно и без меня.

— Совершенно справедливо. Они вместе с графиней Гогенлоэ приложили невероятные усилия для того, чтобы удержать Соединенные Штаты от выступления против нас, и все их старания пошли прахом…

— Почему же? — вдруг возразил до того молчавший Генрих. — Война идет уже почти три года, английские города, включая Лондон, лежат в руинах, а янки сидят по-прежнему тихо.

— Боюсь, это затишье перед бурей.

Женщины, как правило, скоро устают от разговоров о политике, а потому, когда подали кофе, мадам Шанель подсела к Карин. Барон при этом с удовольствием потеснился в сторону Генриха.

— Рад пообщаться с вами, господин майор, и готов быть вам полезен. Не скрою, я поддерживаю связь с вашими политическими оппонентами, но, поскольку являюсь персоной официально не заангажированной, могу позволить себе свободно общаться во всех кругах, полезных для Германии.

— А отчего вы решили, что я как раз из этих полезных кругов?

— Ах, это совсем просто. Вы путешествуете с очаровательной представительницей службы адмирала, что не только многое объясняет, но и вызывает у меня лютую зависть, — и он заразительно рассмеялся.

— Но и вы передвигаетесь по свету не в гордом одиночестве.

— Ну, это верно, — как-то вяло подтвердил барон и, немного подумав, грустно предложил. — Давайте выпьем за то, что мы все еще живы. Несколько безрадостно, но…

— Откуда такой пессимизм?

— Откуда? — барон неопределенно пожал плечами и умолк, но ровно на секунду:

— Вот буквально на днях я навестил друга нашей семьи, нынешнего управляющего заводами Генри Форда во Франции. И мы поехали в Пуасси подзарядиться положительными эмоциями.

— Подзарядились?

— Напротив, оставил там последние, теплившиеся во мне надежды. — Он помолчал и, сделав несколько глотков, продолжил. — Фордовцы, где бы они ни находились, конечно, лучше всех осведомлены о том, что думают за океаном. А Пуасси — по сути часть США, сдобренная, конечно французскими приправами. Но Мориса, неизменно жизнерадостного, на этот раз я застал в весьма подавленном настроении.

— С чего бы? Не секрет, что Форды, и старший, и младший, старые друзья и истинные поклонники фюрера.

— Форды — да. А вот французская заводская администрация и даже часть рабочих очень чувствительно реагируют на успехи русских на Востоке. Многие побаиваются, что в случае победы русских расправы над ними со стороны своих же, за коллаборационизм, не избежать.

— Это верно. Над каждым французом, в силу недавней исторической памяти, висит тень гильотины.

— Главное, чтобы эта тень не сместилась в нашу сторону, а потому и уповаю на вашего адмирала, а точнее, на его здравый ум.

— Да, голова у него светлая. Теперь важно, чтобы и остальные вняли его мыслям.

— Должен вас огорчить, остальные, судя по всему, пребывают под наркозом страха.

— Видите ли, отсюда, из Парижа, все выглядит несколько иначе, хотя расстояние до Берлина и небольшое.

— Да при чем здесь километры? Необходимо остановить это бессмысленное взаимоуничтожение! — барон сделал несколько глотков.

— С русскими говорить о каком-либо перемирии бесполезно. Их так оскорбили.

— Мягко говоря.

— Американцам же важнее всего не упустить свою выгоду, сорвать максимальную ренту и удалиться восвояси. Остаются англичане. С этими есть о чем поговорить.

— О чем же?

— Добиваемся перемирия и начинаем торговаться что почем? Черчилль, собственно, к этому готов, но он зажат между русскими и янки. Коко знакома с семьей и готова выполнить миротворческую миссию. Тем более, что и в Германии есть влиятельные круги, склонные к тому, чтобы, — он сделал несколько глотков, подумал и закончил мысль, — убедить фюрера выскочить из войны на данном этапе, пока американцы в нее еще по-настоящему не влезли.

— Любопытно, барон, что здесь, в Париже, вы позволяете себе говорить с малознакомыми людьми о вещах, о которых в Берлине не осмелились бы размышлять даже наедине с собой, укрывшись с головой толстым одеялом.

— Одеяло должно укрывать человека, а не его мысли.

— Не совсем так.

— Господа! По-моему, мужчины в очередной раз пытаются убедить себя в том, что могут обойтись без нас, — с этими словами Коко вернулась на прежнее место за столом.

— Боже упаси! — воскликнул барон.

Публика в ресторане постепенно редела. Насытившись едой и разговорами, гости лениво расходились.

Распрощавшись с «экзотической», как назвал ее Генрих, парой, поднялись в себе в номер и Генрих с Карин. Открыв дверь, Генрих тут же заметил подсунутую под дверь записку. Развернув ее, прочел: «Завтра уезжаю. Приглашаю на ночной ужин. Номер 113. Рад встрече. Франц».

— Прости, Карин, мне придется на пару часов отлучиться. Так что ты ложись спать, а я постараюсь вернуться бесшумно и не потревожить твой сон.

— Первое условие важнее! — улыбнулась она.

Генрих едва успел постучать в дверь номера 113, как она бесшумно отворилась, и хозяин в безупречно белой сорочке под черным жилетом и с грустной улыбкой широким жестом пригласил его войти.

— Как говорят у нас в провинции, рад вас видеть в здравии и в жилетке.

В комнате царил приятный полумрак. На столе у высоченной, слегка приоткрытой французской двери, выходящей на балкон, в лучах любопытной луны голубоватым светом светились два аккуратно выложенных куверта, а посредине — большое фарфоровое блюдо, накрытое белоснежной салфеткой.

— Должен вас уверить, что в моем номере мы можем говорить о чем угодно без оглядки. Я обшарил все стены потолки моим приборчиком — никакого излучения.

— Возможно, здесь вообще…

— Э-э, нет! В номере моего шефа я тут же обнаружил и показал ему сразу двух «короедов». Он был так испуган, что до сих пор ни в одно помещение без меня не входит, то есть сначала запускает меня с прибором.

— Фима, вы начали вдруг наш разговор со странной ноты. Я, собственно, хотел поинтересоваться, как ваше здоровье?

— Что за вопрос? О здоровье говорят больные, а я пока, слава Богу…

— Вот это я рад слышать. А интересуюсь просто потому, что вы о главном всегда молчите.

— Видите ли, Генрих, молчать куда легче, чем говорить, но не все об этом знают.

— А вы, Фима, конечно, знаете?

— В том и дело, что знаю, потому и не могу рот закрыть. А если серьезно, то я должен сказать прямо — я счастливый человек. Вчера получил весточку от жены. Нашлись-таки добрые люди, пообещали помочь ей перебраться из Швейцарии в Америку.