Сергей Плохий - Происхождение славянских наций. Домодерные идентичности в Украине и России

Самуэль Пуфендорф

В проповеди 1709 года в честь полтавской победы Прокопович использовал термин «народ» ( «народы», языци» ) только для обозначения чужеземных государств или тех, которых завоевали московские монархи. Он не упоминал ни великороссийского, ни малороссийского народов, ни российского народа-нации, вместо этого говоря о российском войске ( «воинство» ) и мощи ( «силы» ) [208] См.: Ф. Прокопович, Сочинения, с. 24, 26, 29–30, 33–36, 38. . Если он все же использовал слово «народ» касаемо жителей царских владений, то лишь для обозначения целого общества, которое либо было объектом интриг Мазепы (подняв руку на своего господина, Мазепа «смущением поколебал народ»), либо пило «свыше данное […] вино радости» в честь полтавской виктории [209] Там же, с. 35–36. . Это общество приобрело более выразительные этнокультурные черты в первой проповеди, которую Прокопович провозгласил после переезда в Петербург в октябре 1716 года. В «Слове похвальном», приготовленном к первому дню рождения царского сына Петра Петровича, киевский проповедник призывал «российский народ» праздновать рождение сына царя, говорил о «российском роде» Бориса Годунова и обращался к своим слушателям «россияне» [210] Текст «Слова похвального» см.: там же, с. 38–48. . Позднее Прокопович часто будет использовать эти термины в проповедях и сочинениях петербургского периода. Он не захотел рассматривать дело Мазепы как конфликт между двумя разными народами-нациями и видел его как внутреннюю российскую проблему в «Слове на похвалу… памяти Петра Великого» (июнь 1727 года), в котором подытожил главные события и приобретения царствования Петра. В этом произведении «измена» Мазепы была рассмотрена наряду с Донским и Астраханским восстаниями как внутрироссийские проблемы ( «терзания» ) [211] См. текст «Слова на похвалу… памяти Петра Великого»: там же, с. 129–146, в частности с. 133. .

Прокопович почти никогда не воспринимал Россию как многонациональное и многоэтническое государство. Он старался избегать термина «империя» для обозначения России, предпочитая слова «государство» или «монархия». Таким образом, на имперское, по сути, государство он накладывал понятие этнически и религиозно однородного российского (русского) народа, которое киевские ученые XVІІІ века применяли для обозначения своих земель. У киевской «России» не было «российского монарха», и Прокопович нашел совершенное воплощение киевской православной мечты о собственном монархе в преобразованной и переименованной Московии петровских времен. Эта стратегия подтолкнула Россию к модерному созданию нации, а Прокопович стал неутомимым строителем и распространителем национального образа Российской империи.

В проповедях и сочинениях, написанных после Полтавской битвы, Прокопович часто называет Россию «отчизной» ( «отечеством» ). К этому термину он прибегал и ранее: еще в трагикомедии использовал одну из его форм — «отечество» — для обозначения наследия Владимира, которое досталось Мазепе [212] Ф. Прокопович, Сочинения, с. 152. . Однако после 1709 года Прокопович использует термин «отечество», чтобы передать другое понятие, основанное на латинском «patria» — термине, тесно связанном с развитием патриотизма и протонационализма в раннемодерной Европе [213] Пожалуй, впервые в таком значении термин «отечество» появляется в текстах XV века, что напрямую связано с болгарским культурным влиянием; см. анализ использования терминов «отчина» и «отечество» в кн.: В. Колесов, Мир человека в слове древней Руси, с. 242–246. .

Употребление «отечества» как синонима «patria» не было в новинку для московского политического дискурса, но Прокопович один из первых объявил преданность отчизне одной из наивысших гражданских добродетелей.

Понятие «отчизны» в произведениях Прокоповича было таким же размытым, как и понятие «Россия». Где пролегали границы «отечества» для него и для его «соотечественников» киевлян? Где оно начиналось и заканчивалось? Чтобы ответить на эти вопросы, нам стоит рассмотреть, какую роль это понятие сыграло в идеологическом противостоянии, или, словами одного исследователя этого периода, в «войне манифестов» между Мазепой и Петром, которая предшествовала Полтавской битве [214] Тесты царевых грамот, а также писем Петра, Мазепы и Александра Меншикова см. в: Письма и бумаги императора Петра Великого, в 19-ти тт., т. 8, вып. 1, Москва — Ленинград, 1948, № 2760–2794, с. 238–261; Александр Ригельман, Летописное повествование о Малой России и ее народе и казаках вообще, Киев, 1994, с. 531–574 (репр. изд. 1847 года «Летописное повествование о Малой России»); С. Соловьев, История России, кн. 8, Москва 1962, 240–252. Анализ «войны манифестов» см. в: Bohdan Kentrschynskyj, «Propagandakriket i Ukraina, 1708–1709» в кн.: Karolinska Förbundets Årsbok, Stockholm, 1958, с. 181–224. . Царь, который до перехода Мазепы на сторону шведов осенью 1708 года редко или же никогда не использовал этот термин в официальных документах, теперь в обращениях к казачеству представал как истинный защитник их отчизны и малороссийской нации [215] См. анализ этого терминологического нововведения петровской пропаганды в кн.: L. Greenfeld, Nationalism, с. 195–196. . В указе от 28 октября 1708 года, изданном сразу после известия о переходе Мазепы [216] Текст указа Петра от 28 октября 1708 года см. в: Письма и бумаги императора Петра Великого, т. 8, вып. 1, № 2771, с. 244–245; А. Ригельман, Летописное повествование…, с. 531–532. , царь изображал поступок гетмана как измену присяге в личной верности. Кроме обвинения гетмана в предательстве, Петр использовал еще два аргумента. Первый касался условий установления московского протектората над Гетманщиной во времена Богдана Хмельницкого. Согласно этим условиям, царь брал на себя обязательство защищать «Малую Россию» от польской угрозы православию. Теперь же, когда польский король Станислав Лещинский помогал Карлу XII в войне против Московии, Петр сполна воспользовался этим аргументом. Он обвинил Мазепу в попытке подчинить «малороссийский край» полякам и перевести православные церкви в унию. Как защитник «малороссийского края» царь провозгласил решительное намерение предотвратить порабощение, разрушение Малой Руси и осквернение церквей Божьих. Другой аргумент, к которому прибегнул Петр, чтобы дискредитировать оппонента, касался образа московского царя как защитника «малороссийского народа» от злоупотребления властью со стороны казацкой администрации. Обвинение в предательстве царских интересов, оскорбление Войска Запорожского и «народа малороссийского» входило в перечень причин, которые приводила Москва, устраняя в 1687 году с гетманской должности предшественника Мазепы Ивана Самойловича [217] Текст царевой грамоты от 3 декабря 1690 года к черниговскому полковнику Якову Лизогубу см.: там же, с 501–502. . Теперь настал черед Мазепы быть обвиненным в обложении несправедливо тяжкими податями «малороссийского народа» ради собственного обогащения. В той или иной форме все эти мотивы фигурировали и развивались в многочисленных манифестах и грамотах, которые Петр издавал в конце октября — начале ноября 1708 года [218] См. царские письма за этот период: там же, с. 531–535. Идею несправедливой обиды, причиненной Мазепой своему народу, с целью заручиться поддержкой «простолюдинов» и доказать, что гетман действовал лишь ради собственной выгоды, а не для блага Украины, — Петру подсказал Меншиков 26 октября в том же письме, в котором он сообщал царю о «предательстве» Мазепы. См.: С. Соловьев, История России, кн. 8, с. 244. Об обвинении Петром Мазепы в предательстве и о противоречивых интерпретациях обоими Переяславского соглашения см.: Orest Subtelny, «Mazepa, Peter I, and the Question of Treason», Harvard Ukrainian Studies 2, № 2 (June 1978), с. 158–183. .