Любовь Антонова - Заслон [Роман]

Значит, она спрятала руки потому, что у нее, всегда такой аккуратной, были не в порядке ногти. Но стыдиться этого тогда не следовало, ведь на воскреснике Оля трудилась не меньше других. Нужно было сказать ей об этом, но как медлительно складывались в уме самые простые фразы, и он молчал, пугаясь своего молчания. Похлопывая рукой по шершавым веткам этого вот куста, Оля тогда сказала:

— А это сирень. Куст белой сирени!

— Почему сирень? — удивился он. — Откуда это тебе известно, Оля?

— Оттуда, что когда она цвела, я сидела на этой скамье целыми днями и все пропитывалось запахом сирени: и платье, и книга, и волосы.

— И волосы… — повторил Алеша и наклонился так, что почти коснулся губами ее волос. — И теперь еще они пахнут сиренью, — сказал он и сам испугался своей дерзости.

— Домой пора! — спохватилась Оля. — Оба мы такие чумазые и голодные. Правда, голодные?

«Как с нею хорошо и просто», — подумалось тогда, но нельзя было не согласиться, что и на самом деле пора домой.

— А когда снова расцветет сирень, мы будем читать здесь вместе, — выговорилось как-то само собою, вслух. — Правда, Оля?

— О, да ты мечтатель! Как ты далеко загадываешь…

И она, смеясь, повернулась к нему лицом. Алеша опустил глаза, чтобы Оля не прочитала в них только что пришедшие смелые и неожиданные мысли.

«Когда расцветет этот куст, — думалось в тот теплый осенний вечер, — я поцелую твои пахнущие белой сиренью волосы, я поцелую твои пахнущие белой сиренью руки, я поцелую твои пахнущие белой сиренью губы, и я скажу тебе…»

— Что же ты молчишь? — бросив в него снежным комом, прервала эти дорогие сердцу воспоминания Оля. — Бог мой, какой тяжелодум! — продолжала она со смехом. — Посмотри, я превратилась в снежную бабу! Посмотри, наша сирень стала такая белая, будто уже покрылась цветами! А как замерзли мои руки!

— Наша сирень, — повторил Алеша, — наша… — И он взял ее маленькие, озябшие ручки и стал согревать своим дыханием. — Ты Снежная королева, — сказал он. — Только не злая, а самая добрая изо всех королев. Моя королева! А сирень и в самом деле расцвела, и сегодня я скажу тебе то, что хотел сказать только весною.

Тяжелыми и мохнатыми, как венчики ромашек, казались ему ресницы Оли.

И вся она была, как березка, колеблемая ветром и осыпающая с себя искристый снег.

— Что же ты сказал бы мне весной? — озорно взмахнула ресницами девушка и вновь прикрыла ими блеснувшие, как звездочки, глаза. Алеша глотнул морозный воздух так, что перехватило дыхание, жадно глотнул еще раз-другой и ответил:

— Я… я сказал бы, что уже закончил политехникум и должен ехать далеко-далеко на север, туда, где много золота и очень мало людей. И что ты окончила свою вторую ступень, и что будет очень хорошо, если мы уедем вместе. — Он смотрел на Олю с тревогой, досадуя, что так нескладно прозвучали слова, и радуясь, что они наконец произнесены. Только почему так долго нет ответа? Вдруг Оля легонько толкнула его кулачком в грудь и побежала по присыпанным снегом следам к клубу.

— Оля! — отчаянно крикнул он. — Оленька!

— Ну что? — зазвенел ее счастливый голос. — Леша, глупенький, ведь тебе это все приснилось! Посмотри кругом: зима! Где ты увидел цветы? Никто не кончал политехникума, никто не кончал вторую ступень, и никому никуда не нужно ехать! Пусть все будет так, как прежде. Ладно? До весны…

«Любит, — благодарно подумал он, — любит и боится признаться в этом даже самой себе. Милая… пусть все будет так, как ты хочешь».

— Пусть будет так, — сказал он громко. — Спи спокойно, Оля!

— Спокойной ночи, — уже стоя на крыльце клуба, ответила девушка и помахала ему рукой. Алеша вышел на улицу и осторожно прикрыл калитку.

«Вот и простились, — подумал он, пускаясь в обратный путь. — Зачем ее тревожить? Я вернусь назад прежде, чем Оля успеет заметить мое отсутствие. А когда расцветет сирень, я напомню ей и этот вечер, и ее слова…»

Снег уже не падал. Притрушенные им улицы казались еще более широкими. Вид у них был торжественный, под стать Алешиным мыслям.

Дома его ждали. За столом, на котором стояла жестяная банка с монпансье и фаянсовые чашки, тесно, плечом к плечу, сидели Шура, Марк и старший брат Федор. Чуть в сторонке, прикрыв ладонями уши, уткнулся носом в книгу Колька. Увидев Алешу, он захлопнул книгу и метнулся на кухню. Алеша повесил свой новый полушубок рядом с дошкой Шуры и потрепанной шинелью брата.

— Пришел-таки, — сказал он с довольной улыбкой, здороваясь с Федей за руку. — А я, когда звонил по телефону, боялся, что не передадут. Если бы ты не пришел, я бы дунул сейчас в казарму!

— Как можно, чтобы не передали, — вскинул на него узкие, монгольского разреза, глаза Федор. — Увольнительная — вот она! — хлопнул он себя по карману и затянулся самокруткой.

— Четыре брата, и все вы друг на друга не похожие, — сказал с улыбкой Шура. — У Алеши, поди, со мной сходства больше, чем с тобою, Федя.

— И не говори, — пожал плечами Федор, — будто мы не от одной матери, что по наружности, что по характеру. Я вот, к примеру, оружейником работаю. Сызмальства у меня эта страсть: разбирать механизмы да складывать. А то и свое что-нибудь придумаешь, ей-богу, не вру! Бывало, младшим братишкам игрушки мастерю, маме примус там или мясорубку налаживаю, и счастливей меня человека нет. Ни книжкой меня, ни кинематографом, ничем, бывало, от этого дела не отвлечешь. А брат Евгений, шут его знает, ведь вместе росли, только о театре и помышлял. Ему бы все представлять, переодеваться и все такое… Ну, Алешку вы лучше меня знаете. Он вроде бы к технике тоже способность имеет, опять же — песню любит до самозабвения, танцует так, будто для того и на свет родился. Взять же Кольку… что из него получится — не пойму! Вот Алексей уедет, так он и картох себе не испечет, натощак книжки глотать будет…

— Много ты знаешь, — огрызнулся Колька, ставя на стол чугунок с вареной в мундире картошкой и тарелку с нарезанной ломтиками кетой, посыпанной сверху колечками лука.

— Что у вас, военных, о Молчанове говорят? — поинтересовался Марк, перебрасывая с руки на руку горячую картофелину. — В самом деле он так силен или на бога берет?!

— Разное болтают, — ответил степенно Федор. — В одном сходятся: каждый беляк теперь зверь — не человек!

— Да ну? — переспросил мечтательно улыбавшийся Алеша. Он все время думал об Оле, о ее маленьких озябших ручонках.

— Вот тебе и ну! Лучше им в руки не попадаться. Живьем кожу слупят!

— А мы и не попадемся, — разглядывая свою крепкую белую руку с выпуклыми ногтями, сказал Марк.

— Не. затем идем, — подхватывая вилкой кусочек рыбы, подтвердил Алеша.

— Ты, Алешка, маленький, мы тебя в случае опасности загородим, — шутливо пообещал Шура.