Нина Попова - Заре навстречу [Роман]

— Про Анфису вычеркни, черт с ней, — махнул рукой Горгоньский!

— «При обыске по Воскресенскому проспекту, номер пятнадцать, в квартире наборщика частной типографии Вальде, Светлакова Ильи Михайлова, мещанина города Перевала, находящегося под негласным надзором полиции, при личном обыске такового обнаружен полулист, бумаги с записями, каковые можно счесть планом лекции с такими пунктами: 1) Сущность социалистического общества; 2) Неизбежность социализма с точки зрения классовой борьбы; 3) Неизбежность социализма с точки зрения развития общества; 4) Политическая программа партии социал-демократов (большевиков); 5) Экономическая программа; 6) Тактика.

Обнаружена газета „Социал-демократ“ № 2 от 28/1 1909 г, с обведенной цветным карандашом статьей „На дорогу“ о решениях недавно состоявшейся всероссийской конференции социал-демократов. После обыска Светлаков Илья Михайлов, двадцати шести лет, взят под стражу.

При обыске по Фелисеевской улице, номер два, в квартире бывшего студента, ныне счетовода, Мироносицкого Валерьяна Степанова, в чемодане с двойным дном обнаружены книги: 1) „Коммунистический манифест“; 2) Ленин „Две тактики“; 3) Бебель „Женщина и социализм“; 4) Либкнехт „Наши цели“; 5) Лафарг „Благотворительность“; 6) Лассаль „О сущности Конституции“. После обыска взяты под стражу Мироносицкий Валерьян Степанов, двадцати трех лет, и ночевавший у него в эту ночь человек лет тридцати, сильный брюнет, отказавшийся назвать свое имя и известный под партийной кличкой Орлов, приезжий из центра (фотографические снимки прилагаются)…»

Время текло… Солнце ушло за угол и уже не резало глаза ротмистра Горгоньского. С тоскливой злостью глядел Ерохин на своего начальника, ругал его «двужильным чертом» и прикидывал в уме, сколько еще потребуется времени, если «вникают» они в семнадцатого арестованного, а всего в эту ночь забрали около сорока. «Да еще перебелить сегодня же велит, знаю я его, ему выслужиться надо, коли в прошлом году типографию прозевал, вот и лезет из кожи. Хоть бы пообедать отпустил, черт, так ведь и сам не жрет и другим не дает!» — думал Ерохин.

Оставив Ерохина перебелять рапорт, Горгоньский с особенным наслаждением открыл дверь своей квартиры. Давно ли эти высокие комнаты дышали холодом холостяцкого жилья? И вот — гляди-ка! — пуфики, подушечки, накидочки, множество цветов… канарейки заливаются в клетках, мурлычет, лежа на диване, кот. А вот слышится звонкий голосок, шуршат юбки, и молодая жена кидается ему на грудь.

Жена! Пришлось-таки ему поухаживать за своей Зинаидой Алексеевной! Капризы, кокетство, ребячливость, то «да», то «нет»… но действительно стоило труда! Жена из этой ребячливой, бойкой барышни вышла замечательная! Податлива, ласкова, игрива. А как ведет дом! Как одевается! Даже начальник губернского жандармского управления — взыскательный, неприступный старик — и тот, пообедав у них, сказал: «Вы счастливец, Горгоньский, — обладаете такой… гм… изюминкой! Поздравляю».

Жена повисла у него на шее. Посыпались вопросы!

— Где был? Почему так долго?

Но Горгоньский положил за правило не говорить о делах дома. В свою очередь он стал расспрашивать:

— Ну, а что ты? Как ты, бэби?

Она оживленно начала рассказывать, что делала вчера вечером, как спала, что видела во сне. Поминутно перебивая себя, она говорила и говорила. Кончился обед. Унесли посуду, сняли скатерть…

— А утром была у портнихи с Линой. Ты знаешь, жакет резал мне вот тут. И, представь, она сказала, можно выпустить в пройме и не будет резать… И она просила… Да! Представь, там была Ирка Албычева, моя соученица… Боже, какая надутая, неприступная! Вот так кивнула и удалилась. Кон-стан-тин! Я кое-что по-до-зре-ва-ю: мне завидуют. Да, так о портнихе… Ты, Котька, что делал ночью? Что? Что? — С каждым «что» она дергала его за ухо. — Правда, что ты посадил в тюрьму этого бедного мальчика?

— Какого еще мальчика? — с неудовольствием спросил Горгоньский.

— У него, представь, верхняя губа вот так, мыском… страшно мило… Котька! Сейчас же выпусти!

— Бэби, я тебя просил не вмешиваться в мои дела.

— Ка-а-кой сердитый! Я сказала мадам Светлаковой, что ты его выпустишь, значит, надо выпустить. Убери морщины!

Но Горгоньский нахмурился еще больше, резко поднялся.

— Зина, я устал. Я требую!.. — Он мгновенно овладел собой: — Прошу, Зина, ни-ког-да не говорить со мной о моих служебных делах.

Жена, как испуганный ребенок, съежила плечи, прикрыла глаза рукой… но Горгоньский видел, как злобно изогнулись губы. Неприятно удивленный, он подумал: «До этого „мальчика“ тебе нет дела, зверюшка, ты меня хочешь забрать под каблучок».

В это время раздался несмелый звонок.

— Она! — вскрикнула Зинаида и бросилась в переднюю.

Растерянности, злости как не бывало! Она ласково и весело упрашивала гостью:

— Разденьтесь! Муж дома… он вас выслушает… сделает все, что можно, он мне обещал.

«Какова?!» — Горгоньский сердито прикусил ус. От его имени обещано: «выслушает», «сделает»! Ну… посмотрим! Пора показать, кто хозяин в доме. Кончилось миндальничанье!

Прямой, как аршин проглотил, он вышел в переднюю. С холодным презрением взглянул на испуганное, умоляющее лицо Светлаковой, слегка наклонил голову, кинул замороженным голосом: «Прошу!» — и пропустил ее впереди себя в кабинет.

На пороге остановился и, не глядя на жену, сказал тоном вежливого, но строгого главы дома:

— Распорядись, пусть приготовят ванну.

И плотно запер дверь.

Предлагая Светлаковой сесть, Горгоньский мельком взглянул на нее: на скулах горячечные пятна, глаза красные от слез, губы дрожат, но одета старушенция безупречно — в корсете, в черном шелковом платье, золотая брошь у ворота.

— Чем могу служить?

— Я говорила этому ангелу… Ваша супруга, господин Горгоньский, — ангел-утешитель! Я бы не посмела…

Он грубо прервал:

— Вы пришли говорить о сыне, о нем и говорите. Мне, откровенно говоря, даже любопытно: что можно сказать в защиту крамольника? Говорите же!

— В защиту? Я пришла просить… милости, господин Горгоньский, великодушия… Я не верю, что сын… но даже, если это так, — она, умоляя, подняла дрожащие руки с кольцами на худых шершавых пальцах, — если он в чем виноват… пощадите!.. Он уже кашляет… он совсем исчахнет в тюрь… в тюрьме! — Торопливо отерев слезы, старушка продолжала: — Может быть, и вам господь пошлет сынка…

— Пошлет? — снова прервал Горгоньский. — Что же, воспитаю его верным слугой отечества. А буде он нарушит священный долг, я первый скажу: собаке собачья смерть!

— Илюше смерть грозит?

Прошептав эти слова, Светлакова пожелтела и бессильно поникла в кресле.

— Меру наказания определит суд. Вероятно, его ожидает крепость или ссылка… А вы на что рассчитывали? Не плачьте, сударыня! От души вам сочувствую, но должен сказать, что ваш сын сам сковал себе кандалы. Кого винить ему? Только себя и вас.