Нина Попова - Заре навстречу [Роман]

Она же сказала удовлетворенно:

— О-о, вот хорошо!

— Да уж чего хорошего, — с неудовольствием отозвался муж.

— Как это «чего»? Не на политику подумал, а на это самое… ну, и наплевать.

— Фисунька, а правда ничего не было?

Ему все-таки хотелось уверений.

Анфиса взглянула на него. Глаза сверкнули так гордо и обиженно, что Роман смешался, поперхнулся, закашлялся… Прокашлявшись, притянул ее к себе.

— Ну, ладно, милка, верю… знаю… прости меня, дурака!

— Все могу простить, одно не могу, — заговорила Анфиса после долгого объятия, — от кого ты таился столько времени? От меня таился!

— Фиса, да ведь я тебя и так и сяк пытал… а ты мне что говорила? Куда меня тянула? К буржуйской жизни! — шептал Роман на ухо жене, крепко обнимая ее. — Вот тогда какие твои взгляды были. Сама посуди, мог ли я… доверить такое дело бабьему языку?

Она враз оттолкнула его, вырвалась из объятий, вскочила с постели. В свете ночника лицо ее горело, сверкали слезы на щеках.

— Спасибо, Роман! Попомню! Это я попомню! Нечего было пытать меня, надо было прямо… Я за тебя шла — на всю жизнь тебе предалась!.. И очень ты себя считаешь грамотным, нет ты не грамотный, а ты темный, совсем как есть темный! Большевики не говорят — «бабьему языку», они нас зовут «товарищи женщины»!

Стыдно и радостно стало Роману. Он поднялся и стоял перед нею с виноватым и счастливым лицом.

— Милка моя! Фиса!

Она отталкивала его руки и продолжала гневно и горячо отчитывать. Наконец мало-помалу утихла, успокоилась. Роман привлек ее.

— Вот какая ты у меня стала, — шептал он, баюкая ее, как ребенка, и заглядывая в лицо ее, лежащее у него на плече. — Грамотная ты у меня стала… боевитая… — С нежной шутливостью он продолжал: — А ну, если ты такая грамотейка, скажи мне, к примеру, кто такие «правые»?

— А это, которые расстрелы устраивают… погромщики-то эти…

— Так. А за что, нето, их, сволочей, «правыми» зовут?

— Ясно, не за эти дела! Тогда бы их виноватыми звали… Зовут за то, что сидят они на правой стороне.

— Где сидят?

— В Думе… думаешь, и этого не знаю?.. А тебе стыдно, Ромаша! Не ты мне глаза открыл, а добрые люди.

— Ну, полно, милка, виноват!

О многом они переговорили в эту ночь. Может, и двух часов не заснули. А утром Роман встал сильный и свежий.

В этот день в Мещанском лесу было назначено собрание и Паша зашел за Романом, чтобы под видом катания на лодке выбраться незаметно из поселка. День был праздничный, удобный для массовки.

Весело переговариваясь, они вышли из двора Ярковых, как вдруг Роман остановился, нахмурился:

— Постой, Паш… забыл я…

Подошел к соседнему дому, постучал в окно.

— Эй, Степан, выйди-ка на одно слово!

— Да брось ты, да пойдем! — звал Паша, но Роман сказал:

— Погоди. Должок надо отдать.

Вышел Степан. «Чего тебе?» — хотел он сказать, но не успел. Роман размахнулся и…

— На! Получай задаток! Мало, так скажи — добавлю.

Степка отскочил, согнулся, оскалил зубы, как злая голодная кошка перед прыжком. Но, увидев, что Роман приготовился отразить наскок, сжал кулаки, утвердился на широко расставленных ногах, — Степка в драку не полез. Он только пригрозил:

— Погоди, каторжник! Попадешься на узкой дорожке!

У берега Паша и Роман повстречали рабочего Дудина. Он шел с дробовиком, но друзья знали, что направляется Дудин не на охоту, а на собрание. Видят — Накоряков с удочками, Егоров с гармошкой, будто на гулянку.

Охранка, очевидно, знала, что готовится собрание, — на берегу у лодок слонялся похожий на сову человечек. Паша сказал, что этого шпика всякий рабочий Верхнего завода знает и никого ему не поддеть! Разве только привяжется к человеку, как банный лист, помешает ему прийти на собрание.

— А вот мы его с собой прихватим! — сказал Роман.

Паша подумал, что он шутит, но Роман говорил всерьез. Он подошел к незнакомому и тоном заговорщика спросил:

— Вы тоже на сходку?

— Я? Да… хотелось бы…

— Поедем со мной, только осторожно! При этом человеке молчок!

— Разве я не понимаю! — сказал шпик, дрожа от радости, влез в лодку и, цепляясь за борта, пробрался на корму.

Отчалили.

Роман, не отвечая на вопросительные взгляды Паши, греб себе да греб… и лодка шла не к Мещанскому лесу, а забирала все дальше на запад.

Уже скрылся за горой Верхний завод, и пруд величественно развернулся во всю ширь. Ни лодок, ни вертких батиков не встречалось здесь. В тишине слышался только скрип уключин да плеск воды. Показался вдали каменистый островок и стал расти на глазах. Роман, ловко перебирая веслами, подвел лодку к острову не носом, а кормой.

И вдруг скомандовал:

— А ну, шпик, вылазь! Приехали!

Тот замер, вцепившись в борта.

— Тебя высаживать, что ли, ваше благородие? — и Роман сделал вид, что встает.

— Кому сказано? Ну!

Человек стал вылезать, цепляясь за камни. Очутившись на берегу, он плачущим голосом закричал:

— Вы ответите за это! Вы ответите!

— Об нас не заботься, — весело сказал Роман, оттолкнувшись веслом от островка, — об себе подумай — не навтыкал бы тебе Горгоньский по загривку. Ты как свою службу исполняешь? Сова ты, сова!

И товарищи поплыли прочь от острова, где маячила одинокая фигурка.

Паша сменил на веслах Романа. Минут через сорок они втащили лодку на отмель и углубились в Мещанский лес.

Место для собрания — на берегу лесного озера, в шести верстах от Перевала, — облюбовал Чекарев во время своих охотничьих скитаний. Сосновый бор с двух сторон обступал полянку. С третьей стороны стеной стояла каменная гряда, поросшая сосняком. Заросли ольхи, черемухи, тальника, переплетенные хмелем с побуревшими шишками, защищали поляну со стороны озера. Невдалеке от каменной стены была даже естественная трибуна из обомшелых, усыпанных желтой хвоей двух каменных глыб, когда-то скатившихся с гребня на эту полянку.

Когда Роман и Паша, ответив на вопросы пикета, добрались до поляны, собрание уже началось.

На поваленном стволе, на камнях, на пеньках и прямо на траве сидело и стояло около пятидесяти человек.

Орлов говорил о тех препятствиях, которые мешали созыву общепартийной конференции в течение почти трех лет. К этим препятствиям он относил и разгул реакции, и усталость рабочего класса, и сложное внутреннее состояние партии.

— Теперь дела улучшаются, товарищи! Хотя правительство не смягчает своих репрессий, а, наоборот, за последнее время опять усиливает… Но… — он поднял руку и голосом, торжественным и звучным, продолжал: — Рабочие снова заговорили о борьбе! Летние стачки — в прошлом году, нынче — говорят об этом! Растут наши ряды. Мы научились новым способам работы. Поняли, как необходимо сочетать нелегальную работу с легальной. Стараемся руководить экономической борьбой рабочих…