Лазарь Плескачевский - За Кубанью [Роман]

Теперь она целыми днями слонялась по улицам, надеясь встретить мужа, поговорить с ним. Потом узнала — его нет в городе, он принимает участие в фильтровке военнопленных горцев. Наконец все тот же Зачерий сообщил, что Рамазан направлен к ним в секцию.

— Быть может, он не знает твоего адреса? Могу подсказать.

— Прошу тебя не вмешиваться в мои дела, — едва сдерживая слезы, произнесла Мерем. — Мы сами во всем разберемся.

Решила ждать десять дней. Не придет Рамазан, значит, пути их больше никогда не сойдутся. Эти дни прошли в колебаниях, неуверенности, надеждах. Рамазан не появился. И тогда Мерем приняла зрелое решение: объясниться! «Откуда ему, в конце концов, знать, что я раскаялась в своем поступке, считаю себя виноватой?» И однажды робко вошла в здание исполкома. Дежурный, узнав, что она ищет Рамазана, сообщил, что он в отъезде, будет не скоро, дней через пять.

В сердце Мерем вспыхнул огонек надежды. «Он просто не успел зайти, — успокаивала она себя. — Вернется и найдет меня».

Не появлялся и отец. Правда, однажды к ним заехал на подводе незнакомый казак, передал от Адиль-Гирея привет, занес в дом большой узел с продуктами и уехал. На вопрос Мерем, где находится отец, казак хмуро бросил: «Понятиев не имеем».

Не выдержав десятидневного испытания, Мерем вновь отправилась в исполком — в тот самый день, когда Рамазан решил разыскать ее. Так началось их счастье. Она мечтала стать помощницей мужу, быть полезной делу, которому он отдает всего себя, но хотела, чтобы он сам догадался об этом. А пока что старалась получше кормить его — очень уж он отощал. Сегодня ей удалось выменять почти новый ковер на добрый кусок баранины. Рамазана поджидал настоящий шашлык.

«Что-то случилось, — уже твердо решила она, еще раз взглянув на мужа и не встретив ответного взгляда. — Пойду делать шашлык. Быть может, вкусная пища его немного успокоит».

Когда дверь за Мерем закрылась, Рамазан горестно вздохнул. Окинув взглядом комнату, вдруг заметил, что ничего лишнего или дорогого здесь нет. Скромная тахта, шкаф, в одной половине, которого находится одежда, а в другой — посуда, круглый стол посреди комнаты, стулья, в углу у окна — железная труба граммофона, купленного им через день после свадьбы с десятком пластинок. Больше всего нравились им песенки Вяльцевой. «Захочу — полюблю, захочу — разлюблю…» — вспомнил он и почувствовал, как колотится сердце. «Да, — пригляделся он, — кажется, вчера над тахтой был ковер?» Верно, был, на его месте теперь большой светлый прямоугольник, в центре которого портрет Шамиля. Когда-то Рамазан преклонялся перед имамом. В ином случае поступок Мерем растрогал бы его, по крайней мере, вызвал бы добрую улыбку. Сейчас Рамазан неприязненно подумал: «Нашла время переделками заниматься…» Он стал прикидывать, с чего бы начать разговор с женой так, чтобы не выйти за рамки приличия, не сболтнуть ничего лишнего. Вспомнил о фотографии, которую дал ему Геннадий. Тогда, расстроенный, лишь бегло взглянул на портрет. Теперь стал пристально вглядываться в него. Невысокий лоб, правильный нос, широкий, выступающий вперед подбородок. Лицо пересекают две глубокие морщины, тянущиеся извилистой бороздкой от носа к подбородку. Типичный кадровый офицер, жестокий и бездушный. Бросив фотографию на тахту, Рамазан начал разглядывать Шамиля. Сколько в этих узковатых глазах проницательности, ума, хитрости, воли! О, имам не брел вслепую, он учитывал все наперед, все знал заранее. Мудрый старец даже знал, как застраховаться от мести врагов: он приблизил к себе сына Хаджи-Мурата. Он действовал по принципу: сын врага должен стать твоим другом…

Рамазан отошел от портрета. «А почему только сын? Почему дочь врага, ставшая твоей женой, не может быть твоим другом? Что я, Рамазан, сделал для того, чтобы скрепить эту дружбу?»

Еще минута, и он додумал бы эту мысль до конца и, может быть, принял бы какое-нибудь решение, но вошла Мерем. Раскрасневшаяся, радостная. Вместе с ней в комнату влетел сногсшибательный аромат шашлыка. Ноздри Рамазана сразу учуяли любимое блюдо. Он двинулся было к столу, но тут его словно дернуло что-то.

— Откуда у нас баранина? — резко спросил он.

Впервые за этот вечер глаза их встретились. Мерем сразу поняла: Рамазан сердится именно на нее. За что? В чем она провинилась? Рамазан прочел в глазах жены растерянность и вдруг, забыв, о чем лишь минуту назад думал, запальчиво выкрикнул:

— Мне не нужна княжеская баранина!

— Не знала, что ты так привязан к старому ковру, — едва слышно проговорила Мерем. Заметив недоумение на лице мужа, добавила: — Правда, за него дали мало, но на шашлык хватило. Хотелось порадовать тебя, а получилось огорчение. Извини.

«Эх ты, умная голова», — подумал о себе Рамазан.

— Садись ужинать, — приглашает он Мерем.

— Я уже поела, — отнекивается она.

Рамазан недоверчиво косится на жену: нет, лгать она еще не научилась.

— Садись! — отрывисто бросает он. — Один есть не буду.

Мерем нерешительно топчется у тахты, взгляд ее падает на фотографию, она берет ее в руки. Удивленно вскрикивает:

— Откуда у тебя полковник Бабийчук? Вы знакомы?

Рамазан облегченно вздыхает: оказывается, никакие хитрости не нужны, у нее от него нет секретов. Никаких?..

— Когда ты его видела последний раз? — спрашивает он.

— Дней восемь назад. Или десять. — Мерем морщит лоб, уточняя дату. Ей хочется продлить разговор с мужем, и она добавляет: — Он заходил к нам вместе с отцом. Странный такой, небритый. Посидел немного в отцовском кресле и уснул.

На душе у Рамазана становится легко и радостно: правда, факт остается фактом — враги использовали его квартиру. Но Мерем здесь ни при чем. Заговорщики не ведут себя так, как она. Он берет ее за руку, усаживает рядом с собой.

— Наше счастье, девочка, — говорит он, — что мы не научились лгать. Ты такая же голодная, как и я, и это, конечно, весь шашлык, который тебе удалось выручить за ковер. Поделим его как друзья и отдадим третью часть княгине. Ведь она — твоя мать.

— Княгиня уже спит, — шепчет Мерем. — Она просыпается и плачет, плачет целые дни, даже во сне.

— Несчастье с отцом?

— Не говорит. Но я думаю, что случилась беда. Приходил к маме Зачерий, пошептался, ушел. И она с тех пор плачет.

Они с аппетитом едят.

— Ты не станешь возражать, если я предложу тебе работу? — спрашивает Рамазан.

— Какую? Я справлюсь? — Мерем преображается.

— Нужно помочь людям, которые составляют для нашего народа букварь.

— Только бы я справилась…

— Мерем, — неожиданно предлагает Рамазан, — уже ночь, нас никто не увидит. Давай погуляем, как когда- то. Помнишь?

Еще бы, это были очень радостные, только их часы. Они незаметно выбирались из дому, когда улицы замирали, и до рассвета бродили, болтая о всякой всячине. Они знали: так черкесы не поступают. На всякий случай она надевала шляпку с вуалью.