Лазарь Плескачевский - За Кубанью [Роман]

Мерем набрасывает на себя жакетик. Рамазан сует в карман наган. Расхаживают тут же под окнами — полквартала налево, полквартала направо. Молчат. Летние звезды дружелюбно поглядывают на них. Чуть слышно, будто стесняясь напомнить о своем присутствии, вздыхают липы. Под одной из них они останавливаются. Рамазану кажется, будто время повернуло вспять.

— Все как было, — говорит он. — И звезды, и деревья, и ты.

— Ты думаешь? — Мерем крепче прижимается к нему. Неужели она плачет?

— Что с тобой, Мерем?

— Ты думаешь, что все осталось таким, как было, что изменился только ты один… — В ее словах упрек.

— Что же еще изменилось? — допытывается он.

— Все! Все, кроме звезд.

— И липы?

— И липы! Ты не знаешь… Не видел… А я видела — на этих липах висели люди с дощечками на груди. А на них было написано: «Большевик!» И отправлял их туда Бабийчук. Я это видела. И думала: будь милостив, аллах, покарай палачей. И… и защити моего мужа-большевика. Я это видела, Рамазан! Не смущайся, что я тебя назвала по имени, на людях такой оплошности не совершу. А теперь пойдем…

Утром, по пути в исполком, Рамазан привел Мерем в комиссию по составлению букваря. На работу явился чуть позже обычного.

— А, Счастливчик, — поприветствовал его Зачерий. — Тебе нельзя опаздывать ни на миг, уже трое спрашивали: Максим, секретарь Полуяна и какой-то таинственный фронтовик, с которым ты вчера встречался. Он просил немедленно позвонить, куда — не сказал.

Рамазан схватился за трубку, но в дверях появился Геннадий. Они вышли. В коридоре Рамазан взял Геннадия под руку, прошептал: «Бабийчук. Полковник Бабийчук».

— Спасибо. Теперь я из него выковыряю кое-что, никуда не денется. Бабийчук в последнее время был у Фостикова. Спасибо твоей жене, большое спасибо.

Рамазан вскоре вернулся. Его ждала большая группа черкесов, их привел Максим.

— Вот это и есть Рамазан, — сказал он черкесам. — Хотим посоветоваться с тобой.

Отошли к окну. Максим коротко рассказал о неудаче, которая постигла его в последней командировке, о слухах, которые носятся по аулу, о наглой выходке Ибрагима.

— Сколько же вас приехало? — обратился Рамазан к Анзауру. — Все согласны вступить в отряд?

— Все. Если поговорить с народом без председателя и без Ибрагима, многие пойдут, у нас аул дружный.

— Да что ждать других? — удивился Рамазан. — Оружие у вас имеется? Вот вам уже и отряд. В аул поеду с вами, соберем сход, переизберем председателя, и болтуны прикусят языки.

— И насчет леса надо подумать, — добавил Анзаур. — Люди побаиваются — наскочат бандиты, порубят, пожгут…

— Так сразу не наскочат, если в ауле будет отряд. Задумаются…

«Готовься радостной встрече». Эти слова сверлят мозг Улагая, радуют и одновременно пугают своей определенностью. Что ж, он готов. Его колесница смазана, даже кони запряжены. Остается сказать «но». Улагай уверен: по его команде аулы вспыхнут, как пучок просмоленной пакли. Люди, по его мнению, только и ждут его команды. Каждый, с кем он беседовал, заверял его в этом.

— В лес? — осведомляется Ибрагим.

Незаменимый помощник, мысли начальника угадывает без слов. Конечно, сейчас не время отсиживаться в аулах: на то он и создал полевой штаб, чтобы оттуда руководить восстанием.

В пути Улагай начинает проявлять признаки нетерпения: садится рядом с Ибрагимом, покусывает травинку, то и дело оглядывается. Версты за полторы до развилки пересаживается на свое постоянное место — пулеметчик есть пулеметчик. Он немного освобождает пулемет от тряпья, чтобы не заело во время стрельбы.

По дороге к морю движется воинская часть. Ибрагим подгоняет повозку к перекрестку и останавливает лошадей только тогда, когда они вот-вот достанут мордами плечи проходящих мимо бойцов. Это у него называется «танцевать на ножах». Ибрагим добродушно улыбается красноармейцам, они отвечают по-разному — кто такой же улыбкой, кто кивком или шуткой. Многие проходят мимо, словно не видя повозки. А наблюдательные замечают, что за спиной развеселого адыга под белоснежной чалмой притаились два злобных огонька: Улагай не увлекается показной стороной. Его радует, что бойцы следуют к морю: чем больше частей сосредоточится в предполагаемых пунктах высадки, тем труднее будет потом их перебрасывать к местам решающих боев — побережье велико. Советам в такой обстановке нужны не заслоны, а оперативные резервы. Что ж, психическая атака Врангеля как будто начинает действовать. Впрочем, он быстро забывает об этой встрече — Красная Армия на совести Врангеля; дело Улагая — навести порядок в аулах, и он знает, с чего начать и чем кончить, сделал бы свое дело барон.

Дорога снова идет лесом. Ибрагим направляет лошадей на поляну, расстилает на плотном, словно ковер, дерне скатерть, раскладывает лепешки, соль. Аппетитный запах исходит от жареной индейки — любимое блюдо князя в походных условиях. Но Улагаю есть не хочется, его томит жажда. Что там во фляге? Родниковая вода? Улагай припадает к фляге. Облегчение приходит немедленно. Голова становится легкой, мускулы освобождаются от цепей, словно принял ванну.

«Хорошо, что успел закончить переговоры с Алхасом, — думает Улагай, меряя поляну крупными шагами. — Вместе с повстанческим подпольем это большая сила». Он начинает — в который раз — подсчитывать, сколько людей выставит каждый аул. «Лучше всего брать минимум — человек по семьдесят — восемьдесят. Не мало ли?» После некоторых колебаний Улагай останавливается на этой наметке. Ему мерещатся ряды вооруженных всадников, проносящихся перед ним, главнокомандующим. Он приветствует их. Со всех сторон слышится; «Да здравствует Улагай Кучук!», «Живи мною лет, зиусхан!».

Однако какие же новости в штабе? До него теперь рукой подать. Лесная дорога вдруг начинает выкидывать коленца: то бревно поперек разлеглось, то завал. Тут будто случайно опрокинулся воз с хворостом, там — воронка снарядная. Скажи нужное слово — и бревно отползет в сторону, хворост раскидают, через воронку перебросят шаткий деревянный мосточек. Впрочем, довольно прочный. Хоть до штаба и рукой подать, но попасть в него не просто.

«Штаб Улагая! — приосанивается Улагай, горделиво оглядываясь. — Будущая адыгейская Мекка. Здесь адыги будут дышать воздухом отваги и преданности мне, Улагаю».

Но вот Ибрагим выбирается на обжитую поляну, подкатывает к небольшому домику. Их тут несколько. Дома — для начальства. Челядь, разумеется, в землянках.

Улагай соскакивает с повозки, небрежным кивком отвечает на почтительные приветствия, бросает Ибрагиму:

— Всех офицеров — ко мне!

Входит в свой домик. В нем не так уж плохо. Конечно, с виллой под Сочи не сравнить, но вполне терпимо. Ибрагим даже ухитрился притащить откуда-то сифоны с сельтерской.