Лазарь Плескачевский - За Кубанью [Роман]

Улагай заходит в спальню лишь на одну минуту — переодеться. Вот он уже в кабинете — в свежей гимнастерке, подтянутый, улыбающийся, сапоги блестят, как всегда. Его ждут.

— Коротко доложу обстановку. — Он четко, ясно и действительно очень коротко сообщает о переговорах с Алхасом. — Теперь у нас есть реальная вооруженная сила, — заключает он. — Алхас ждет приказа. Ваши новости?

Поднимается высокий красавец с коротенькими усиками — Крым-Гирей Шеретлуков, начальник повстанческого штаба и его заместитель. Он сообщает все, что установила агентура, разбросанная на довольно обширной территории от Темрюка до Баталпашинской. Самое важное ехидный Крым-Гирей приберегает напоследок.

— Начал действовать Султан-Гирей Клыч: он уже поднял восстание в Карачае. Опирается на армию Фостикова.

Улагай надменно улыбается. «Старый негодяй, — проносится в мыслях, — ничего не сказал, словом не обмолвился. Значит, затаил что-то. Что же?» А слова бегут сами собой:

— Поднять восстание, опираясь на Фостикова, не трудно. Сколько у них сабель и штыков?

— По данным Фостикова, — отвечает Шеретлуков, — шесть тысяч, по моим — не более пяти. Резервы, мне думается, он уже исчерпал.

Поднимается Ибрагим:

— Фостиков набивает себе цену, но пять тысяч у него есть.

— Пять тысяч солдат, — роняет Улагай, — хороший заслон от Красной Армии. Однако, друзья, бьет и наш час. Прошу к карте.

Он отдергивает занавеску, и на стене обнажается большая карта Северного Кавказа. Чистая, без единой пометки.

— Мне кажется, десант выбросят несколькими группами примерно в следующих районах… — Улагай указывает на ряд пунктов на побережье поближе к Тамани. — Направление главного удара окажется в стороне от нас — Врангель намерен опереться на казачество, это не секрет, господа. Фостиков пробьется к нему через Армавир, Султан-Гирей, по-видимому, останется на месте. Вывод: не торопиться! Наиболее удачный момент для взрыва, мне думается, — период самых ожесточенных боев на подступах к Екатеринодару. Вот тогда мы поднимем людей на разгром большевистского фланга и тыла.

Короткий обмен мнениями. Все согласны с командующим.

— А если десант будет разбит? — Битлюстен Шихов задает вопрос, который вертится у каждого на языке.

Улагай достает с полки сифон и стакан, нажимает клапан, и из носика с чиханием вырывается пузырчатая струя. Треть стакана. Он подносит воду ко рту — и вдруг ставит стакан на стол.

— Вопрос резонный. Наш сугубо штатский друг Битлюстен вправе поставить его. Отвечаю: наша ставка на победу! Всем, кроме Шеретлукова, можно идти. Через некоторое время получите приказ, что кому надлежит сделать для подготовки взрыва и в самый момент восстания.

К утру при штабе остается лишь небольшая группа людей — взвод охраны, обслуживающий персонал да Улагай с Крым-Гиреем Шеретлуковым. Все остальные, включая работников штаба, отправлены в аулы. К вечеру следующего дня в штаб должны прибыть связные: по одному из аулов и двое — из банды Алхаса. Когда придет срок, они передадут аульным повстанческим группам приказ о выступлении. Алхас — главный резерв. Его банду Улагай решил бросать на аулы, в которых повстанцам окажут сопротивление. В первую очередь, разумеется, будет наведен порядок в Адыгехабле — терпеть этот позор Улагай больше не намерен!

Казалось, все шло как по писаному. И все же какой-то червячок точил душу, будоражил нервы. «Почему Султан не сказал, что отправляется в Карачай?» Эта мысль не давала Улагаю покоя, не покидала ни на минуту. Вывод напрашивался только один: он взял себе участок полегче, из Карачая двинется на адыгейские аулы. Три хороших перехода, и он тут. Все, что так искусно лепил Улагай, достанется этому нахальному генералу. А он? В лучшем случае — все тот же начальник штаба.

…Улагай мечется в постели. Отшвырнув одеяло, встает, идет к карте, разглядывает места, измеренные собственными ногами, и ярость вскипает с новой силой. Да что смотреть — три перехода, и Клыч тут. Ну и негодяй!

Улагай подходит к шкафчику, наливает вина и жадно пьет. Почему в комнате так душно? Не собирается ли гроза?

Он выходит из домика. Предрассветный лес тих и спокоен. Улагай прислушивается. Неподалеку стучит топор — очевидно, солдат колет для кухни дрова. Идет на звук. Так и есть. Молоденький паренек с кряканьем опускает колун на огромную дубовую чурку. Заслышав шаги, солдат вытягивается перед командующим. Улагай с любопытством разглядывает совсем молодое лицо с красными, припухшими глазами.

— Не тянись. Как тебя зовут?

— Кемаль, зиусхан.

— Не тянись, Кемаль, мы не на параде. Ты из какого аула?

— Из Адыгехабля, зиусхан.

— Когда дома был?

Кемаль вдруг закашливается. Так учил его один старый вояка: не знаешь, что начальству соврать, — кашляй. Кашляй и думай. Кашляя, Кемаль сообразил, что сообщать командующему о своем последнем путешествии в аул нет никакого смысла, ведь он отлучался без разрешения. Да разве выдержишь? Два года не был дома, надеялся, что войне конец, а тут нá тебе — подполье. Вызвал его Ибрагим и сказал: «Кемаль, родина доверяет тебе почетное, но секретное дело. Пойдешь — через несколько месяцев корнетом станешь, богатым офицером. Согласен?»

Стать богатым офицером совсем неплохо. Кемаль дал согласие и попал в команду Болотокова. Строил штаб, теперь охраняет его. Изучил в лесу все тропки, знает все ходы и выходы, даже те, которые неизвестны начальнику охраны Аслану. Отпросился у начальника с ночевкой на реку, а сам махнул в Адыгехабль. Поглядел на родителей и назад. Рассказывать обо всем этом Улагаю было в высшей степени глупо, а врать он как следует еще не наловчился. Покашляв немного, Кемаль соврал:

— Давно… Уже два года, зиусхан.

— Ничего, парень, скоро будешь дома. Прикончим большевиков и по домам разойдемся. Но тебе, может быть, нравится военная жизнь? Небольшую армию мы на всякий случай сохраним. А ну-ка, дай топор. — Улагай размахнулся и, крякнув, обрушил топор на полено. Размявшись, бросил топор на землю.

Настроение поднялось. «Кто-то, — вспомнил Улагай, — кажется Наполеон, любил беседовать с нижними чинами. Или Суворов?»

Теперь его положение уже не казалось таким сомнительным. Никуда Султан-Гирей не сунется со своей кучкой башибузуков до тех пор, пока не поднимутся адыги. А если так, адыги могут подняться и после того, как Клыч будет разбит.

Весь день Улагай провел наедине со своими мыслями: то он взлетал под самые облака, то оставался прислужником Клыча.

К ночи начали прибывать связные из аулов. Почти каждого Улагай знал в лицо, а то и по имени: одних в свое время завербовал в армию, другие пришли к нему добровольно. В основном это были богатеи или их сыновья. Улагай лично расспрашивал каждого: выяснял обстановку, настроение, боевую готовность. Связные, преданные слуги контрреволюции, не хотели да и не могли дать правильную оценку положения в аулах — ненависть слепа, злобна, ненасытна. Они жаждали крови тех, кто больше не желал на них батрачить, и всячески старались приблизить час расплаты.