Стивен Прессфилд - Приливы войны

В то время улицы — даже те, где жили богатые граждане, — сделались дорогами ужаса. Соседи умирали, оставляя бездомными домашних животных. Те, кто не мог прокормить своих любимцев, отпускали их. Своры одичавших собак бродили по городу. Их не привлекали трупы. Звериная мудрость подсказывала им, что следует предпочесть живых — даже тех, кто скрывается в домах. Они скреблись в ставни, врывались в жилища; их страшный вой и рычание эхом отдавались на пустых улицах. Казалось, несколько часов ушло у меня на то, чтобы отыскать дом Алкивиада. Наконец я остановился у ворот.

Горели фонари, сторожа не было. Изнутри доносилась весёлая музыка. Пройдя через двор, я увидел незнакомого человека моего возраста. Он прыгал в сухом фонтане вместе с проституткой, охватив ладонями её голые груди. Другой растянулся в тени. Перед ним на коленях стояла шлюха.

Я вошёл. Весь дом был озарён факелами и кишел кутилами. Гремели барабаны. Пьяная процессия с песнями плясала во дворе. На возвышении стояла группа мужчин и женщин с ивовыми палочками — они пародировали обряд фракийской богини Котитто, покровительницы оргий.

Вперёд вышел Алкивиад, исполняющий роль жрицы. На нём было женское платье, губы накрашены, кудри обвязаны — карикатурная имитация священной повязки. Он был бос и мертвецки пьян. Я приблизился к нему, требуя сказать, где находится мой двоюродный брат.

Алкивиад уставился на меня, не узнавая. Танцовщики бессмысленно прыгали вокруг.

— Кто сей незваный гость, что смеет, будучи непосвящённым, ступать на божественную территорию? На колени, проситель, воздай почести богине!

Я снова спросил о Симоне.

Наконец Алкивиад меня признал. Он поднял свой жезл, в котором я разглядел поварской половник.

— Кланяйся же, человек, вмешивающийся в чужие дела. Окажи почтение небесам, иначе — клянусь своей законной властью! — я прикажу избить тебя до потери сознания.

Две проститутки обвились вокруг его колен. Он оттолкнул одну из них, и она упала на четвереньки, ухватившись за мой плащ, под которым на перевязи висел xiphos — короткий меч.

— Да этот незнакомец ещё и вооружён! О, непочтительность! Какое же наказание назначить ему за это? — Алкивиад в притворном гневе отшвырнул чашу с вином. — Проводите, о служители богини, сего покидающего нас неверного! Он видел, как сказал Менетий, «то, на что смертный не смеет взирать безнаказанно».

И тут я увидел своего двоюродного брата.

— Уходи отсюда, Поммо, — приказал он мне, появившись среди шествующих с гирляндами маргариток.

— Без тебя не уйду, — возразил я.

— Поммо, ты свинья! — Это вмешался Алкивиад, спустившись со своего высокого сиденья и обняв меня за плечи. — Однажды во время осады, мой друг, ты испортил удовольствие другим, и тогда я тебя похвалил. Но видишь ли, всё теперь изменилось. Теперь наш город окружён стенами с зубцами и бойницами.

Он рывком поставил передо мной проститутку.

— Что ты думаешь об этом? — спросил он, разрывая на ней одежду до талии. — Не впечатляет? А теперь?

Он сорвал с неё лохмотья. Девушка даже не пыталась прикрыться, она смотрела мне прямо в глаза, гордясь своей красотой.

— Оставь его, Алкивиад, — вмешался мой брат.

Я заметил Эвриптолема. Он тоже хотел вступиться за меня.

— А ты не предпочитаешь ли мальчишек? — продолжал издеваться Алкивиад. — Мы можем это устроить! — Он жестом показал на нескольких мальчиков.

— А как же быть со знаменитым мифом о тебе, Алкивиад? Что подумают Афины о таком поведении?

— Да, но кто им скажет, Поммо? Не ты, я знаю. И не эти, потому что поэт Эвфорион прав:

Эвро встал рядом со мной, оробевший и пристыженный.

— Поммо потерял жену и ребёнка, — сообщил он Алкивиаду.

— А я потерял мать и сыновей, дочь, дядей и двоюродных братьев! Как выражаются наши друзья спартанцы, «кто не терял?»

Гнев охватил меня.

— Однажды ты сказал, что един в двух лицах — Алкивиад-настоящий и «Алкивиад»-политик. А кто же ты сейчас?

— Я — третий. Тот, который не выносит двух первых.

— Тогда этот третий Алкивиад может убираться в Тартар! — выпалил я.

Гнев блеснул в его глаза, но быстро угас, уступив место иронии и отчаянию.

— А ты можешь назвать себя другом одного Алкивиада и отвергнуть двух других?

— Я никогда не был твоим другом. — И я повернулся, чтобы уйти.

— Вернись, Поммо! Дай клятву! Будь одним из нас!

Быстро удаляясь, я слышал, как он, смеясь, зовёт меня.

— Только хорошие люди умирают молодыми! Разве спартанцы не учили тебя этому? Берегись, старина! Не искушай богов своей нравственностью!

Во дворе я схватил Симона, умоляя его вернуться домой ради детей. Он отказался, но на прощание крепко обнял меня. Его лоб лоснился от пота. Эта лихорадка слишком хорошо была мне знакома. Он уговаривал меня не уходить из этого дома, где ещё живы были смех и музыка.

— Ну и ступай себе! — воскликнул мой брат, когда я отошёл от него. — Ступай назад, к смерти. А я останусь здесь, где кипит жизнь, и буду с ней столько, сколько мне отпущено.

Вот, Ясон, журнал моего отца. Читай:

«Мужчина, 54, чума, смерть».

Это его собственное свидетельство о смерти. Диагноз себе он поставил сам.

Вскоре он начал слабеть. Сестра трудилась, делая всё, что умела. А потом симптомы появились и у неё. Она не стала снимать боль с помощью тех немногих лекарств, которые у нас ещё были. Лекарства она берегла для других.

Отец хотел избавить её от страданий. Дважды я мешал ему сделать это. Сколько ещё она протянет? Дней десять при такой адской боли, ответил он. Я всю ночь просидел с ней.

— Ты меня любишь, Поммо? — спросила она.

Я знал, чего она желает.

— Только ты не должен позволить отцу сделать это.

И снова я бродил по улицам. Я молил богов, чтобы те забрали её сами. Пусть она уйдёт сама. Но каждый раз по возвращении я находил её живой. Страдания её усилились.

— Ты солдат, Поммо. Будь же сильным.

Мы с отцом отнесли её в ванну. Она была лёгкая, как ребёнок.

— Да благословят вас боги, — сказала она.

Я сказал отцу, что он должен крепко держать её. Я подам знак кивком. И в этот момент я перерезал ей артерии.

— Да благословят вас боги, — повторила моя сестра. Она схватила нас с отцом за руки. — Да благословят вас боги...

Как повернётся язык произнести такое: «Я смотрел, как умирали моя жена и ребёнок»? Неужели для этого боги одарили нас способностью говорить — чтобы мы могли произнести эти страшные слова: «Я вскрыл вены моей сестре»?..

Полемид закрыл лицо руками. Я поднялся и обнял его. Грудь его сотрясалась от рыданий, он отвернулся. Тогда я поднялся, чтобы уйти, но на пороге всё-таки оглянулся. Он стоял в углу своей камеры, прижавшись щекой к каменной стене. Обхватив себя руками, он безутешно рыдал, вновь переживая своё давнее горе.