Стивен Прессфилд - Александр Великий. Дорога славы

Фронт нашего наступления разделяется на сдерживающее крыло и атакующее крыло. Задача первого в том, чтобы сковать противника, лишив его наступательной инициативы. Задачей же второго являются решительный удар и прорыв.

Мы сосредоточиваем наши силы на избранном участке и со всей стремительностью и мощью обрушиваем удар на одну точку во вражеской линии.

Я хочу чувствовать себя так, как будто держу в руках молнию. Под таковой я подразумеваю тот нанесённый по моему приказу удар, который отбросит врага, проломит его строй. Подобно кулачному бойцу, терпеливо выжидающему, когда соперник откроется для его разящего кулака, военачальник, заранее нацелив решительный удар, не спешит, но и не медлит, дабы не обрушить его слишком рано или слишком поздно.

Контрудар предпочтительнее обычного удара. Цель предварительного манёвра состоит в том, чтобы спровоцировать врага на преждевременные действия. Как только он начинает наступление, мы встречаем его контратакой.

Мы стремимся проделать во вражеском строю брешь, в которую сможет ворваться кавалерия.

Стоящий в шеренге солдат должен помнить только о двух вещах: держать строй и никогда не покидать свой штандарт.

Командир всегда должен быть впереди. Как можем мы просить наших солдат рисковать жизнью, если сами укрываемся от опасности за их спинами?

Война похожа на сухую теорию лишь на карте. На поле это буря живых чувств.

Верно выбрать позицию — это значит занять такое место, которое вынудит противника к движению. При виде неприятеля, выстроившегося в оборонительные порядки, мы первым делом должны задуматься: захватив какую позицию мы принудим его отступить?

Задача командира состоит в том, чтобы контролировать эмоции подчинённых, не позволяя им поддаваться ни страху, который сделает их трусами, ни ярости, которая обратит их в зверей.

Вступая на любую территорию, первым делом захватывай винные склады и пивоварни. Армия, лишённая хмельных напитков, склонна к недовольству и даже бунту.

Безводное пространство следует пересекать форсированным маршем, это позволяет уменьшить страдания людей и животных. Для двухдневного перехода через пустыню я разработал подходящую схему: армия выступает в поход с сумерками, марширует всю ночь, с наступлением дневной жары отдыхает в тени палаток и снова движется всю ночь. Таким образом, мы совершаем двухдневный переход за полтора дня. Если же оказывается, что к рассвету второго дня мы всё же не успели достичь цели, остаток пути можно будет проделать и при солнечном свете, воодушевляясь тем, что вода и отдых уже близко.

Сила кавалерии в быстроте и неожиданности. Всякого рода стратегические теории к кавалерии неприменимы.

Конь, чтобы считаться настоящим кавалерийским конём, должен быть чуточку безумным. Кавалеристу же это качество должно быть присуще в полной мере.

Сплочённость рядов, о которой чаще говорят, когда речь идёт о пехоте, в действительности ещё более важна для кавалерии. Пехотный боевой порядок может устоять против беспорядочной атаки любого количества всадников, но никогда не выдержит атаки сомкнутого кавалерийского строя.

Кавалерии во время атаки не стоит стремиться убить как можно больше врагов. Главное — осуществить прорыв. Сеять смерть мы сможем потом, когда вынудим противника к бегству.

Для того чтобы обучить солдата, требуется пять лет, чтобы обучить его коня — десять.

От необученной кавалерии нет никакого толку.

Что требуется от настоящего кавалерийского коня — это «порыв» или, как выражаются мастера выездки, «ретивость».

Чтобы сохранить навык ведения боевых действий в конном строю, требуется постоянная практика. Даже короткий перерыв оборачивается и для коня, и для всадника потерей их умения, что восполняется лишь с помощью упорных и долгих упражнений.

Конь кавалериста должен быть сообразительнее, чем его всадник. Но ни в коем случае нельзя допустить, чтобы конь об этом узнал.

Чтобы собрать после Исса новую армию, Дарию понадобилось двадцать три месяца. И сперва он направил её в Вавилон. На сей раз я приду к нему. На сей раз наш поединок состоится за Евфратом.

С тех пор как наша армия переправилась из Европы в Азию, минуло три года. За это время мы завоевали Финикию, Галилею, Месопотамскую Сирию, Тир, Сидон, Газу, Самарию, Палестину и Египет. Я стал Защитником Яхве, Мечом Ваала, Фараоном Нила. Жрецы солнца объявили меня Сыном Ра, Кормчим ладьи Осириса, Сыном Амона. Все эти почести, особенно религиозного характера, я принимаю с готовностью. Они стоят армий. Персы были слепы, когда правили Египтом, оскорбляя богов этой страны, ибо нет более верного способа возбудить к себе всеобщую ненависть. Напротив, завоеватель, признающий местных богов, завоёвывает не только саму страну, но и любовь её жителей, причём последнее достаётся ему без каких-либо затрат и усилий. Небеса над Мемфисом и Македонией едины, и они говорят на том же самом языке. Тот, кто отрицает это, сколь бы он ни был учен, заслуживает лишь презрения. Бог есть Бог, в каком бы обличье ни соблаговолил Он явить себя людям. Я почитаю Его как Зевса, Амона, Яхве, Аписа, Ваала, с львиными лапами, с головой шакала, с бородой, с рогами, в виде мужчины, женщины, сфинкса, быка и девственницы. Я верю во все эти образы, а точнее, в то, что стоит за ними.

Царь, как наставлял меня мой отец, является посредником между народом и небесами. Он призывает благословение Творца, перед тем как семя отправляется в почву, и вершит ритуал благодарения при сборе урожая. Перед выступлением в поход каждой армии, отплытием каждого корабля, началом любого предприятия он приносит жертвы и просит ниспослать удачу. При любом затруднении он испрашивает у Бога знамение и истолковывает его. Если царь пребывает в милости у Небес, благодать распространяется и на его царство. Найдётся ли в мире богохульник столь дерзновенный, чтобы с презрением отвергнуть благословение Всемогущего?

Тир и Газа положились на мощь своих укреплений, чем вынудили меня предпринять осаду. Сколь бессмысленная трата крови и средств! Шесть месяцев упрямства жителей Тира стоили мне потери ста девяноста славных воинов, а под Газой я потерял ещё тридцать шесть человек и сто одиннадцать дней.

Дважды эти негодяи едва не лишили меня жизни: копьё, выпущенное из катапульты, едва не пробило мне грудь, а сброшенный со стены камень чуть было не расколол вдребезги мой череп. Неужто какое-то злобное божество лишило их разума? Неужели они вообразили, будто я позволю себе оставить в чужих руках находящиеся в моём тылу стратегические порты, используя которые враги смогут нападать на меня с моря? Неужели им могло прийти в голову, будто я способен равнодушно двинуться дальше, не покарав их за строптивость, дабы показать другим, что противодействие моей воле есть вернейший путь к погибели?