Александр Козин - Волжское затмение

— Я внимательно слушаю вас, господин полковник, — улыбнулся он и приглашающе кивнул.

— Скажите, господин Балк, сколько германских военнопленных находится в данный момент в Ярославле?

Немец повёл бровями, покрутил в пальцах дымящую папиросу.

— Тысяча сто четыре человека, — ответил он и пыхнул дымом.

— Вы ручаетесь за точность этой цифры? — цепко взглянул в его глаза Перхуров. Балк с обидной лёгкостью выдержал этот долгий взгляд и улыбнулся. Чуть удлинилась щёточка аккуратных усов.

— О, да. У нас всё точно, господин полковник, — солидно произнёс он.

— Все они вооружены? — полуутвердительно спросил Перхуров.

— О, что вы! Нет-нет. Не тревожьтесь. Вооружён только комендантский взвод. Официально. Но прошу учесть, что контролировать неофициальное оружие я теперь не могу, — Балк сделал ударение на слове «теперь».

— А при большевиках, значит, могли? Контролировать? — ехидно вмешался Карпов.

— О, да, — дружелюбно кивнул Балк, будто не заметив подковырки. — Большевики сами контролировали. Но теперь, когда в городе идут военные действия, я поручиться не могу…

— Понимаю, господин Балк, — опередил Перхуров не в меру амбициозного Карпова. — Но отдаёте ли вы себе отчёт в том, что названные вами тысяча сто четыре человека, перейдя в сложившемся противоборстве на ту или иную сторону, представят собой силу грозную и опасную?

Балк, уставясь на Перхурова, часто заморгал.

— Но, господин полковник, это… Это… Вы же сами заверили, что статус военнопленных…

— И ещё раз заверяю, — согласно кивнул Перхуров. — Со своей стороны. Но не могу быть уверен, что никто не предпримет попыток втравить их в борьбу на стороне красных.

Балк зябко пожал плечами.

— Но это… Это есть военнопленные, господин полковник. В ваших русских делах они ничего не понимают. Им совсем не нужно вмешиваться и гибнуть… Это надо быть очень…идиотом, — и двумя пальцами с зажатым меж ними окурком Балк легонько постучал себе по лбу.

— Стало быть, господин лейтенант, вы можете ручаться, что ваши люди не примут участия в завязавшихся военных действиях? — гнул свою линию Перхуров.

Балк на минуту задумался.

— Это очень сложно… — чуть склонил набок голову он. — Поручиться, что среди них не окажется безумцев, я не могу. Но ваше предположение… Это фантастика! — и Балк резко пожал плечами. Он явно заволновался, и Перхуров заметил это.

— Значит, в глубине души вы такую возможность допускаете? — жёстко спросил он.

— Нет, но должен предупредить, что в этих условиях строго контролировать не смогу. Особенно, если вдруг станет широко известно о событиях в Москве. Тогда я совсем ни за что не ручаюсь, — развёл руками немец.

— Так-так. И главный вопрос. Когда вы сможете издать и распространить приказ о полном разоружении и строжайшем нейтралитете? — приглушенно, но грозно, как отдалённый гром, пророкотал Перхуров.

— Хм…хм… — покряхтел Балк. — Понимаю вас… Но, чтобы отдать такой приказ, я должен посоветоваться с моим начальством. Я не уполномочен отдавать такие приказы лично.

— Не хотелось бы вас огорчать, господин лейтенант, но вам придётся действовать самому. Под свою ответственность. Связи с Москвой у нас здесь нет. Никакой. И в ближайшее время не будет. Какие-либо сношения с Закоторосльной стороной вам и вашим людям с сегодняшнего дня я своей властью запрещаю. Это территория противника. А я должен быть спокоен за свои тылы. Да и за вашу безопасность тоже. Вы хорошо меня поняли, господин Балк? — опять мерно зарокотал Перхуров.

Балк беспокойно заёрзал на стуле. Теперь он сидел, как нежеланный гость, — на самом краешке.

— А если я откажусь? — осторожно улыбнулся он.

— Не советую, — покачал головой Перхуров. — В этом случае мы будем действовать сами. Без вас. У нас хватит наличных сил, чтобы арестовать всех ваших людей здесь, в центре города, разоружить и интернировать. Все нежелательные излишества этой акции будут на вашей совести, господин лейтенант. Но мы уважаем вас и ценим ваш статус. И хотим, сотрудничая с вами, действовать официально.

Угроза Перхурова была дутой. Наличных сил у него не хватало даже на оборону, которая всерьёз ещё и не начиналась. Слышалась ленивая винтовочная стрельба, да ухающие — то ближе, то дальше — разрывы снарядов на берегу Которосли. Где уж тут вылавливать по городу этих немецких охломонов…

— Что ж, благодарю за откровенность, — неторопливо, вдумчиво проговорил Балк, снова садясь на полный стул и вальяжно откидываясь. — Приказ будет. Но для этого прошу вас направить мне официальное обращение. Я беру на себя слишком многое и прошу это учесть. У нас не войсковая часть, военнопленные уже не солдаты, и приказы не имеют должной силы… Я поставлю людей…под молот и наковальню, так?

— Между молотом и наковальней, — поправил молчавший до этого Верёвкин. — Изучаете разговорный русский? Очень приятно…

Карпов насмешливо и зло покосился на старого приятеля.

Перхуров встал. Поднялись нехотя и Карпов с Верёвкиным.

— Благодарю вас, господин Балк, за ценную информацию, толковые разъяснения и доброе отношение. Обращение будет сегодня же подписано и направлено вам. Надеюсь на плодотворное дальнейшее сотрудничество. До свидания, — с чувством произнёс Перхуров и поклонился.

Балк в ответ кивнул Перхурову, генералам, развернулся по-строевому и вышел. На столе осталась пачка его папирос. Загудела чугунная лестница.

— Хитёр, подлец, — задумчиво пробурчал Карпов.

— Да, этот немчик тот ещё… Знает-то намного больше, чем говорит. И вообще, тёмная лошадка, — вздохнул Верёвкин.

— Тёмная лошадка… — механически, задумчиво повторил Перхуров. — Ничего, проясним. Да, непрост… Непрост. А чего вы хотели, господа? Тупых солдафонов на таких должностях не держат.

Карпов с Верёвкиным сидели у стола и с наслаждением затягивались немецкими папиросами.

— А хороший табачок у немца. Я уж измучился нашими — сено, оно и есть сено… Присоединяйтесь, Александр Петрович, — рассмеялся Карпов, пропуская струю дыма сквозь пышные усы.

Небо никак не прояснялось. Стояла с утра над городом пасмурно-бледная пелена с редкими бесполезными голубоватыми просветами. Точно так же, смурно и серо, было на душе у Антона. Уж за полдень перевалило, а он всё бродил и бродил по настороженно притихшему, ошеломлённому внезапными событиями городу. Над разлапистой Знаменской башней полоскался на ветерке бело-сине-красный флаг. Такие же штандарты, но чуть поменьше, висели по бокам арки ворот. И весь центр города, почти каждый дом был украшен полосатым трёхцветьем. Навстречу нет-нет да появлялись нарядные, богато одетые люди. Фраки, костюмы, парадные чиновничьи мундиры ещё недавних времён. Некоторые франты шли под ручку с разодетыми в шёлк и кружева дамами в модных лёгких туфельках-босоножках, которые до войны считались высшим шиком. Было чудно. Казалось, что и эти флаги, и эти одежды навсегда исчезли из жизни ярославцев.