Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

— Зачем тебе знать об этом, анакт?! — Тесей снова полоснул по мне взглядом. Но я не страшусь ненависти басилевсов Афин и их проклятий. Если бы исполнилось все, что призывали на мою голову Эгей, Тесей, Скилла и те злосчастные родители, чьих детей принесли в жертву Минотавру за эти два девятилетия, я бы уже давно умер в страшных мучениях.

— Если я предложу тебе сразиться с Минотавром один на один? А все твои спутники отправятся домой?

Лицо Тесея осталось неподвижным, но в глазах в один миг я увидел сомнение, потом дикую ярость, которые тут же исчезли, и на меня впервые глянул хладнокровно-расчетливый, мудрый муж. И он спросил спокойно и твердо:

— В любом случае? Кто бы из нас ни победил?

— Клянусь Зевсом Громовержцем! — я поднял руку к небесам. — Клянусь своим отцом и водами Стикса…Я отпущу твоих спутников и отменю кровавую дань еще до того, как ты войдешь в Святилище. Но ты сразишься с сыном Посейдона!

Тесей не ожидал, что так легко вырвет у меня эту клятву. Он не мог представить, что можно лгать, поминая воды Стикса, и в то же время не верил мне, напряженно искал ту лазейку, которую я оставил, чтобы нарушить клятву. Но ее не было. Я не собирался нарушать данного юноше обещания. И он решительно тряхнул волосами:

— Да будет так, великий анакт. И я клянусь отцом своим, Посейдоном, что сражусь с Минотавром.

Я ударил в медный диск и повелел явившемуся на зов Нергал-иддину лично позаботиться о том, чтобы афиняне после того, как Тесей войдет в святилище, были доставлены в Амонисс и без препятствий посажены на корабль.

Воин поклонился и ушел. Тесей некоторое время смотрел на меня, потом произнес с нескрываемой ненавистью:

— Как бы мне хотелось сразиться с тобой, Минос, сын Зевса!

Я кротко улыбнулся.

— Мне тоже, сын Эгея. Повелеть стражам подать нам мечи и копья и самим удалиться?

Кровь прилила к лицу Тесея. Некоторое время он тяжело дышал, в точности как отец, перекатывая желваки на скулах, потом произнес, словно выплюнул:

— Мне будет мало чести победить тщедушного старца с трясущимися руками!

Я рассмеялся:

— Утешься, тебя ждет куда более могучий противник. Ступай, попрощайся со своими спутниками.

Сын Эгея поднялся и, коротко поклонившись, направился прочь из моих покоев.

Спустя некоторое время на Большом дворе собрались мои дети, придворные, афиняне. Тесей, омытый и умащенный, был облачен в новые одежды. На волосах его лежал перевитый алыми лентами венок из нежных нарциссов и жесткого мирта, что так любим Персефоной. Мрачные, насупленные юноши-афиняне стояли молча, девушки тихо плакали. А Тесей улыбался, словно его ждала не смерть, но праздник.

При моем появлении все стихли. Я поднял руку и, глядя в глаза Тесею, повторил то, что сказал ему наедине. Тот победно улыбнулся, слегка склонил голову в знак согласия и в полной тишине двинулся ко мне — спокойный, уверенный, подобный быку, обреченному на заклание. Быку, который внешне смирился со своей долей, но я видел затаившуюся на дне его угольно-черных воловьих глаз глухую ненависть. Такие же глаза бывали у Минотавра, когда я навещал его. Он подставлял свою морду под мою ладонь, а сам только и ждал, как бы улучить момент, чтобы поддеть меня рогом.

Запоздало заиграла пронзительная, рвущая душу на части музыка. Царевич преклонил передо мною колени. Я срезал у него прядь волос, посвящая Минотавру, осыпал зерном и окропил вином, после чего двое жрецов Астерия Быкоголового под жалобно-торжественное пение плакальщиц, медленно повели Тесея к святилищу, где безобразный сын Посейдона ждал свою жертву.

Женщины осыпали афинянина цветами. Некоторые подбегали и прикасались к нему — обреченный на смерть, говорят, мог принести удачу, словно тот бог, чьи изображения каждый год вывешивают критянки на деревьях.

В толпе я заметил Ариадну. Она протянула герою букет весенних цветов. До сих пор равнодушно взиравший на окружавших, Тесей благосклонно принял дар царевны, погрузил в него лицо и, должно быть, поблагодарил ее. Она тоже что-то сказала.

Тесей скрылся в переходе. Я совершил возлияние Посейдону и первый удалился с Большого двора.

На галерее меня нагнал Катрей. Бледный от ярости, он, тем не менее, сохранил внешнюю почтительность. Склонившись передо мной, подчеркнуто-смиренно спросил:

— Отец мой, великий анакт Крита и Киклад, значат ли твои слова, что ты, о, богоравный, отказываешься от плодов своей победы?

— Не от всех, — так же сдержанно произнес я. Катрей опускал ресницы, чтобы спрятать от всех глаза, такие же ненавидящие, как у Тесея. — Лишь от кровавой дани. Басилевс Эгей уплатил мне старый долг.

Катрей побледнел еще больше, и на скулах его заходили желваки. Голос стал уж совсем тихим и смиренным.

— Но ведь смерть твоего сына — оскорбление, нанесенное не только тебе. Разве не надлежит отменять дань после совета со своими гепетами, или хотя бы с наследником престола?

— Я еще анакт, сын мой, — подчеркнуто кротко улыбнулся я.

Сын поспешно склонился, тяжело перевел дыхание, но промолвил:

— Да, это так. Прости меня, мой богоравный отец, за то, что я дерзко посмел спорить с твоей волей.

О, этот короткий вздох, этот низкий поклон, который позволил моему наследнику скрыть лицо… Будь рядом Ариадна, она начала бы уверять, что ее брат умыслил против меня… Но я позволил Катрею и свите удалиться, поднялся наверх, уединился в своих покоях и приказал подать вина — не для того, чтобы, как в былые времена, вспомнить о прожитом, неведомым образом черпая в нем силу, а лишь для того, чтобы оглушить себя. Когда Итти-Нергал явился ко мне доложить, что афинян доставили в Амонисс, я уже был пьян. В ответ на мое мрачное молчание верный пес, не дожидаясь распоряжений, почтительно поклонился и удалился. Вскоре я услышал, как он вполголоса отдает страже приказания никого не впускать ко мне.

Я забыл об этом позаботиться.

На следующий день я проснулся ближе к полудню. Голова раскалывалась, меня мутило. Поплелся в уборную и, едва нагнулся над зияющим отверстием, на дне которого плескалась черная проточная вода, выблевал все, что было в желудке. Рвота принесла некоторое облегчение. Я ударил в медный диск и стиснул зубы: его звон отдавался в голове. Слуги, стараясь быть совсем неслышными и незаметными, тотчас же явились на зов.

После горячей ванны и массажа я ощутил себя бодрее и поинтересовался у распорядителя Дисавла, ожидает ли кто меня с делами. Юноша отвел взгляд.

— Да, богоравный анакт…

Мне не понравилось, как он ответил. Встревожено спросил:

— Что случилось?